— Кто-то прорвался в Германию, — сказал Кайданов вслух.
— Думаешь, прорвался? — возможно, Викки в этом сомневалась, однако, сказать наверняка было невозможно.
— Не сомневайся, — зло усмехнулся Герман, поворачиваясь. — Бундесы никого не ждали, ты уж мне поверь! Простое совпадение. Скорее всего, у них был там нюхач, и человек на него напоролся случайно. Это не акция. Это прорыв.
— Трудно сказать, — возразила Викки, почти не изменив при этом тональности своего красивого голоса. — Ты же не можешь знать этого наверняка.
— Не могу, — согласился Кайданов, внимательно вглядываясь в ее спокойное лицо. — Но я чувствую. Триста убитых… Теперь помножь это число, как минимум, на двое. Ты представляешь, какой колдун там был, если мы почувствовали его даже здесь?
— Возможно, — пожала плечами Викки. — Но тогда, теперь начнется «блокада».
— Наверняка, — кивнул Кайданов, продолжая рассматривать Викки и испытывая при этом обычное чувство, если не раздражения, то уж, во всяком случае, досады. Временами ему казалось, что рядом с ним живет не человек, а одушевленный манекен. Кукла для секса, резиновая блондинка…
— Надо ложиться и не дышать, — произнося эти слова, Викки впервые за время разговора посмотрела Кайданову в глаза. Глаза у нее были очень красивые, но ему хотелось знать, хотя бы иногда, что они выражают.
— Да, — сказал он вслух. — Ты права. Передай по цепочке: «тихий час» для всех.
— А ты? — спросила Викки своим фирменным «ровным» голосом. Когда она так говорила, по ее интонациям было совершенно не понять, какие именно эмоции она испытывает, и тревожит ли ее вообще хоть что-нибудь.
— Я съезжу на встречу в Мюнхен и тоже лягу, — улыбнулся он, не столько испытывая в этом потребность, сколько по привычке «раздвигать губы в положенных местах разговора».
«Я раздвигаю губы, она ноги, и оба мы делаем это, потому что так положено».
Викки с минуту молча смотрела на Кайданова. Просто смотрела без всякого выражения.
«Но ведь о чем-то ты же думаешь, мать твою так!»
— Не ходи, — сказала она, прерывая молчание. — Сейчас не время.
— Не могу, — его самого поразило равнодушие, с которым он это сказал. Но, с другой стороны, следует ли тому, кто уже умер, бояться смерти?
— Не могу, — ответил Кайданов, понимавший, что, скорее всего, Викки права, но не желавший менять свои планы из-за такой мелочи, как собственная жизнь. — Я этой встречи ждал два месяца и год добивался. Просто не могу.
Возможно, он был прав, а может быть, и нет, но в любом случае, не был искренен. Разумеется, эта встреча была им всем очень нужна. Проблема, как всегда, состояла в малочисленности боевки. С одной стороны, хорошо. Маленькие группы труднее вычислить. Однако, с другой стороны, с пятью-шестью людьми серьезной каши не заваришь. А тут целая группа. Новые люди, новые возможности… но и новые опасности, разумеется. Вот только, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Вопрос, впрочем, был в том, стоила ли овчинка выделки, и нельзя ли было все-таки отложить эту встречу до лучших времен?
«Можно, наверное, — подумал Кайданов, доставая сигарету. — Но я откладывать не хочу».
Викки молчала, но взгляда не отвела. Смотрела так, как будто хотела что-то понять, или, наоборот, уже все поняла и просто запоминала его таким, каким увидела в последний раз?
«Возможно, — согласился Кайданов, закуривая. — В конце-концов, что я о ней знаю? Но ведь о ней-то я как раз и не подумал».
— Я полечу самолетом, — сказал он вслух. — Встреча завтра вечером. Послезавтра утром я буду уже дома.
— Мы, — кивнула Викки. — Мы будем дома послезавтра утром, потому что я лечу с тобой.
4
— Ты как? — спросила Пика, вытирая ей лоб носовым платком.
— Никак, — и это была чистая правда. Тело было «стеклянное», хрупкое и холодное, и душа тоже была никакой, а в голове стоял туман. Лисе потребовалось сделать почти невероятное усилие, чтобы рассмотреть в этом холодном тумане хоть что-нибудь, за что могла ухватиться ее ленивая неповоротливая мысль.
«Опель… Автобан А5… Ульм… Все живы… И я жива… Снова жива… И мы едем в Ульм…»
Они ехали на машине в Ульм, где в университетской клинике уже много лет лежал Анатолий Морицевич Гюнтер…
«Если это не тот человек…»
Если это не тот человек, которого она ищет, значит, их дорога лежит дальше. По восьмому шоссе через Аугсбург в Мюнхен…
«Мюнхен? Почему Мюнхен? — удивилась она. — Берлин! Нам нужно в Западный Берлин».
Однако сила ее удивления была так слаба, что на этой мысли Лиса не задержалась, сразу же перейдя от нее к совершенно другой.
— Что там? — спросила она, имея в виду Франкфуртский аэропорт.
— Апокалипсис, — ответил откуда-то из пространства Черт, без пояснений догадавшийся, о чем она их спрашивает. — Война Гога и Магога.
— Алекс влез в компьютеры штаб-квартиры БФВ в Кельне, — объяснила Пика. — Они сообщают о более чем семистах погибших.
— Когда?
«Когда они успели всех посчитать? И почему так много?»
— Сорок минут назад, — сразу же ответила Дама Пик. — А в пути мы уже почти три часа.
— Вроде бы, я целила только по агентам, — не испытывая практически никаких эмоций и сама же этому отстраненно удивляясь, сказала Лиса.
В самом деле, какая разница? Двести трупов или семьсот… Или всего один. На войне человеческая жизнь стремительно обесценивается. Старая истина.
— Не знаю, — пожала плечами Пика. — Наверное, тебя понесло. Ты же знаешь, как это бывает…
«Знаю… не знаю… не помню… Семьсот? Впрочем, неважно. Уж один-то точно получил по заслугам».
— Ты сожгла им всю электронику в радиусе полутора километров и чуть не уронила одиннадцать самолетов…
«Им просто повезло, что я о них не подумала. Ну что ж, на войне, как на войне».
— Совершенно нет сил, — сказала Лиса слабым, «больным» голосом.
— И не мудрено, — усмехнулся влезший откуда-то сбоку Алекс. — Я столько живи сроду не видел. Просто цунами какое-то, ей богу! Нас достало уже на эскалаторе и било раз десять, честное слово! Не вру! Я такого никогда не чувствовал. Физически больно, но зато потом… Улет!
5
На этот раз, металл оказался не просто холодным, каким, собственно, и должна быть честная оружейная сталь, он излучал смертельную стужу. В нижней галерее стояла зима, пар от дыхания людей висел, не тая, в неподвижном мертвом воздухе, на стенах, полу и сводчатом потолке видны были белые пятна изморози. Но настоящий ужас преисподней ожидал их около самой двери. Мороз здесь был таким, что невозможно было дышать, а сама поверхность железной двери, казалось, светилась безжалостной голубизной вечных льдов.
