5
«Ушел?»
Получалось, что — да. И, если так, то как раз вовремя. Сегодня он явно психанул, что очень плохо, и едва не выпустил Зверя, что просто недопустимо. Однако хуже всего было то, что, отдавшись накатившему гневу, Кайданов просто не рассчитал сил. Продлись гон еще немного, и ему крышка. Даже сейчас он остановился на самом краю, а если бы нет? О последствиях даже думать не хотелось. Впрочем, если честно, то он о них и не думал. Просто не мог.
Кураж прошел, волна схлынула, и Кайданов почувствовал нечеловеческую усталость. Тело ощущалось так, словно охотники гнали его триста верст, и все оврагами да буераками. Даже хуже. Организм был истощен настолько, что энергии не хватало даже для работы мозга. Думалось с трудом, ну а о том, чтобы колдовать, не могло быть и речи.
«Дойти бы до точки», — мысль эта заставила его «вынырнуть» из мутной глубины полубеспамятства, в котором Кайданов пребывал, и попытаться сосредоточиться на главном.
«Точка…» — Сознание было вязким, и сосредоточиться на чем-нибудь определенном не удавалось, однако слово возникло и неожиданно вытянуло из темного омута, в который превратилось сейчас прошлое, другое слово.
«Викки…» — воспоминание о Викки неожиданным образом придало сил. Немного, но вполне достаточно, чтобы «приподнять голову над водой» и попытаться сориентироваться в месте и времени. Судя по освещенности, уже наступил вечер, но было еще не поздно. Во всяком случае, на улице было полным-полно людей.
«Прохожие…» — он едва не упустил из виду этот важнейший фактор. Городская улица не лес, и не пустыня. Здесь ходят люди, и люди эти имеют глаза. А Кайданов — это он помнил твердо — не мог, не имел права выделяться в толпе. Не то, чтобы ему следовало прикидываться серой мышкой. Это было бы неплохо, но совсем необязательно. Однако бросаться в глаза, привлекать к себе внимание, запоминаться, ему было не с руки. А между тем, даже в том состоянии, в котором он сейчас находился, Кайданов понимал, что именно это теперь с ним и происходит. Он был слаб, как больной ребенок. Ноги подкашивались и заплетались, а рубашка, несмотря на прохладу наступившего вечера, промокла от пота. Пот заливал и лицо, а как выглядели его наверняка растрепанные, слипшееся волосы можно было только предполагать.
Кайданов провел рукой по голове — усилие оказалось почти запредельным — и, опустив ее, взглянул на часы.
18:49.
«Черт!» — но даже эта вполне ожидаемая реакция вышла какой-то вялой, едва проявленной, никакой. Впрочем, вновь обретенное сознание его пока не оставило, и Герман нашел силы, чтобы осмотреться, определяясь со своим местонахождением. Оживленная улица, на которой он неожиданно себя обнаружил, показалась смутно знакомой, но и только. Вспомнить, что это за место и в какой части города оно расположено, он, как ни напрягал голову, не смог. Однако, на счастье, на помощь Кайданову пришел случай. Как известно, названия улиц указывают на табличках, укрепленных на стенах домов. И один такой указатель очень кстати попался на глаза. Его и искать, в сущности, не надо было, так как находилась он прямо перед Германом, на стене дома напротив.
«Финкенштрассе», — едва ли не по слогам, прочел он, а прохожие уже начали обращать на него внимание, оборачиваться, косить взглядом…
«Не смотрите на меня, люди, я всего лишь обычный алкоголик».
Но кому было дело до его глупых просьб? Чужие взгляды касались Кайданова, вызывая нестерпимый зуд и оставляя на коже грязные липкие отпечатки.
«Финкенштрассе», — повторил он про себя, упорно вспоминая карту города, и удивился — впрочем, и это чувство получилось маловыразительным — когда неожиданно понял, куда его в конце концов занесло. Каким-то чудом, а по-другому и не скажешь, он оказался почти в самом центре Мюнхена и, соответственно, довольно далеко от того места, где была назначена проклятая встреча, обернувшаяся засадой, встречным боем и хаотичным, невразумительным, хотя и успешным, бегством.
Финкенштрассе.
Итак, это была Финкенштрассе, и если память не дурила, Кайданов стоял сейчас совсем недалеко от Хофгартена и, следовательно, мог бы теперь воспользоваться метро. Станция Одеонплатц — «Или там два выхода?» — должна была быть где-то совсем рядом, и это было более чем удачно, потому что о такси в его нынешнем состоянии следовало забыть, но и длинный пеший переход мог оказаться ему не по силам. А вот до метро, так, во всяком случае, казалось Герману, он дойти мог. А там и ехать-то было совсем недалеко. Хотя и с пересадкой, но все-таки.
«До Роткрензеплатц… — это он вспомнил сейчас совершенно отчетливо. — А затем…»
Затем, разумеется, снова пешком до Изебургштрассе… И там… Там уже была Викки.
«Викки…»
Ну что ж, ему все-таки удалось сориентироваться, и теперь оставалось понять, хватит ли у него сил на такое путешествие. По ощущениям выходило, что вряд ли. Если честно, у Кайданова не осталось ни капли энергии. И даже о том, сколько времени он еще удержится в сознании, сказать было невозможно. По хорошему, ему следовало бы забраться сейчас в какую-нибудь темную нору и вульгарно отлежаться, а не тащиться неведомо куда и зачем по освещенному, полному чужих глаз городу. Но где было искать в центре Мюнхена эту желанную тараканью щель?
Сознание опять поплыло.
«Викки…» — выходило, что она была единственным, что еще как-то держало его на плаву. Если не для себя — он уже давно и вполне был готов к смерти — и ни для дела, которое являлось скорее привычным модус вивенди,
[46] чем чем-то, что было по-настоящему дорого, то хотя бы ради нее, его «силиконовой женщины».
«Викки…» — в ушах стоял гул, перед глазами начал сгущаться липкий туман. Чувствуя, что «уходит», Герман сделал последнюю отчаянную попытку удержаться «наплаву». Превозмогая физическую слабость и начавшее овладевать им безразличие, Кайданов сунул руку в карман, нащупал мятую пачку сигарет и потянул наружу.
«Закурить…» — выуживая трясущимися пальцами сигарету, он вспомнил вдруг о ноже, который носил в ножнах на правой голени. Ножом, плюнув на то, что подумают об этом люди, обтекающие столбом стоящего посередине улицы Кайданова, можно было бы полоснуть себя по руке. Боль и кровь! Идея показалась весьма перспективной, вот только он не был уверен, что не упадет, если нагнется, чтобы достать нож.
«Боль и кровь…» — что-то шевельнулось в памяти, что-то настолько неприятное, что он почувствовал позыв к рвоте, но поползшая было снизу вверх — из желудка в горло — горькая жгучая жижа неожиданным образом подействовала на него, как нашатырь. Сознание снова прояснилось, и в этот момент за спиной Кайданова раздался громкий, полный холодного бешенства голос:
— Я что, должна тебя с собаками искать?!
