— Не было?
— Да, — подтвердил он, поражаясь тому, что делает.
«Господи, что я творю?!» — но о сделанном сожалеть было поздно, потому что слово прозвучало, и бога он, по-видимому, вспомнил неслучайно.
«Бог есть любовь… А если в сердце не осталось ничего кроме ненависти, то, причем здесь бог?»
— А теперь?
— Когда я очнулся там, на улице, — говорить об этом было трудно, но и не говорить нельзя. — Когда я там «проснулся»… Я был никакой, Викки. Даже думать связно не мог, но… Единственный человек, о котором я вспомнил, была ты.
Викки выслушала его молча, ничего не спросила и никак его слова не прокомментировала. Она молчала долго. Смотрела на него и молчала. Молчал и он. А что еще он мог сказать?
— Я стала тебя чувствовать семь месяцев назад, — нарушила затянувшееся молчание Викки. — И… Сегодня я почувствовала тебя километров с пяти. Может быть, немного больше. Шла, как по азимуту, даже карту города в уме держала и «видела» все твои перемещения. Когда ты… Я еще в Берлине знала, что здесь что-то не так. Почувствовала опасность. Не хотела, чтобы ты ехал, но тебя ведь не переубедить. Решила, тогда уж вместе… Когда тряхнуло, я выскочила из дома, угнала машину и рванула к тебе. Потом бросила… Ты перемещался так быстро, что я за тобой не успевала. Но я тебя все-таки нашла.
— А живь откуда? — этот вопрос тревожил Кайданова не на шутку. О таком он даже не слышал никогда. Ведь живь всегда приходит с откатом.
— Не знаю, — покачала она головой. — Я и сама не знала, что такое возможно. Но когда увидела тебя, все произошло само собой. Как-то так… Потом поняла, что делаю, но это уже неважно было. Тебе нужна была живь, и я могла ее тебе дать.
— Риск, — сказал он хмуро. — Ты очень рисковала.
— Риск, — согласилась Викки. — Кто-нибудь мог нас засечь, но… Во всяком случае, мы были вместе. Это главное.
— Давай поженимся, — предложил вдруг Кайданов и сам поразился тому, что только что произнес вслух.
— А зачем? — Викки улыбнулась, но это была уже совсем другая улыбка. Такая, какой Кайданов у нее никогда прежде не видел. — Это что-то меняет?
— Для меня, да, — он действительно чувствовал, что самым правильным для них, как это ни странно, будет пожениться.
— Ну и как мы с тобой будем жениться? — спросила она, и он понял, что она права. Дело ведь не в записи, которую сделает какой-нибудь муниципальный чиновник в их фальшивых документах. Но сдаваться Кайданов не привык.
— Я православный, — сказал он и пожал плечами. — Но в СССР это давно уже не факт биографии, хотя при рождении меня, вроде бы, крестили.
В самом деле, союз перед богом ни чем не хуже союза перед властью. А бог по любому знает, кто из них кто.
— А запись о моем рождении, — с улыбкой сказала Викки. — Сделали в одной из синагог Питсбурга.
— Тогда, пойдем к Монголу, — предложил Кайданов, вполне оценивший ответную откровенность Викки. — Я знаю наверняка, он многих наших поженил.
— К Монголу? — удивилась Викки. — Я даже не знала, что он этим занимается. Раньше я слышала только про Баха.
— Можно и к Баху, — не стал спорить Кайданов. — Бах порядочный человек.
— Рискнем пойти вместе? — спросила Викки, и Кайданов понял, что только что получил формальное согласие на свое предложение.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — улыбнулся он и, протянув руку, взял в ладонь ее пальцы.
— А свидетели? — спросила Викки, по щекам которой вдруг потекли слезы.
— Найдем, — отмахнулся Кайданов, нежно сжимая в ладони ее тонкие длинные пальцы. — Не может быть, чтобы у нас в Городе не нашлось двух надежных людей.
— Да, — согласилась она. — Кстати, меня зовут Рэйчел.
— Рэйчел, — повторил за ней Кайданов, примеряя на Викки ее настоящее имя и видя, что оно ей в самый раз. — Очень красивое имя, Рэйчел. А меня зовут Герман.
Глава 8
«От заката до рассвета» (4 октября, 1999)
1
Было без четверти девять, когда они вышли из бара и медленно — а быстро он все равно пока не мог — пошли в сторону Мариенплатц. Чувствовал себя Кайданов отвратительно, но все в мире относительно, не так ли? Отвратительно, это если сравнивать с тем, каким он был обычно. Однако если вспомнить, чем он был всего лишь пару часов назад, сейчас Кайданов чувствовал себя молодцом и выглядел соответственно. Он мог идти, что уже кое-что, и тело держал так, как и положено хомо сапиенсу, то есть, прямо. И внимания на себя, соответственно, не обращал, что в их ситуации было, пожалуй, самым важным. Ну устал мужик, с кем не бывает? Выпил, а может быть, и перепил, но, если и так, что в этом такого? Идет ведь на своих двоих, а не абы как. И ведь это не бравада была. Кайданов не форсил и «из себя не воображал». Он, и в самом деле, вполне уже «ожил», чтобы покинуть место лежки, где они, должно быть, успели примелькаться, и отправиться куда-нибудь еще, где их никто пока не видел. А вечером возле ратуши — к бабке не ходи — и народу должно быть много, и заведений, подходящих, сколько угодно. Найти в центре туристского города пристойный ресторан, где можно нормально поесть и просто посидеть в тишине, пусть и относительной, и покое, который, как утверждают классики, нам только снится, не проблема. Голода Кайданов, впрочем, пока не чувствовал, что, в общем-то, и не удивительно. Аппетит должен был прийти позже, когда организм окончательно стабилизируется, и истощение, вызванное невероятной силы «откатом», потребует восполнения калорий и прочих белков с углеводами. Вот тогда и придет голод, но к тому времени они дойдут уже — потихоньку, разумеется, тихим прогулочным шагом — до площади и определятся на местности. А торопиться им сейчас было некуда. Возвращение на «точку» даже не рассматривался. Выехать из города, пока не улягутся страсти, и думать не приходилось. А на запасную квартиру идти можно было только после полуночи. Зигфрид все равно раньше двенадцати в своей берлоге не появится, а звонить ему на работу, по соображениям конспирации, тем более не стоило. Кто их знает этих умников из гестапо, что они еще придумали? «Охота на волков» это вам не в «Зарницу» играть. Тут бьют по-настоящему — насмерть. А умирать Кайданову решительно расхотелось, да и Викки погубить он себе позволить не мог. Не для того он ее нашел, чтобы теперь потерять. Так что по любому им еще часа три-четыре крутиться. Гуляй, как говорится, не хочу.
Однако долгой прогулки не получилось. В начале десятого, где-то впереди — по ощущениям, совсем рядом — быть может, всего лишь в одном или двух кварталах от них, и как раз там, куда они направлялись, полыхнуло «ртутью». И хотя магия была не ахти какая — только название что «ртуть» — у Кайданова так сжало сердце, что на глазах выступили слезы. Хорошо еще, что Викки предусмотрительно нацепила на него темные очки, а то хорош бы он был посередине ярко освещенной улицы с мокрыми от слез глазами. Но как бы то ни было, заметил кто, как его приложило или нет, идти туда, куда они направлялись, было теперь нельзя. Да и сил вдруг не стало. Живью Германа, конечно, обдало, но и то сказать, сколько той живи, ему досталось? Маг-то, судя по всему, попался не из сильных. Откат совсем никакой получился, хотя Кайданову, в нынешнем его «калечном» состоянии и этого хватило. Однако и назад не повернешь. Обычные-то люди ничего такого не почувствовали — им несчастным не дано — и своих намерений не изменили, куда шли, туда и продолжали идти. И от Германа с Рэйчел того же ожидали.
