«Нет, все-таки девушка…»
— Привет, — сказал Кайданов, чтобы что-нибудь сказать.
— Привет, — ответила девушка. Голос у нее оказался высоким, напоминающим звучание какого-то струнного инструмента. — Ты идешь в кофейню?
— Да, — кивнул он. — Вот захотелось, знаешь ли, выпить кофе.
— Ты… — она запнулась, но быстро нашлась и, как ни в чем, ни бывало, закончила фразу, назвав Кайданову свое имя. — Меня зовут Рапоза Пратеада.
— Гер… — автоматически начал отвечать он.
— Без имен, — резко сказала девушка и Кайданов вдруг сообразил, что зовут ее на совершенно незнакомом ему португальском языке Чернобуркой.
«Чернобурка… — оторопело сообразил он. — То есть, черно-бурая лиса… Лиса? Алиса?!»
— Да, — сказал он растерянно, пытаясь увидеть в этом то ли мальчике, то ли девочке хорошо знакомую ему Лису. — Извини, меня зовут… Фарадей.
— Фарадей? — девушка чуть приподняла брови. — Красивое имя, только почему на крыше?
— Потому что я люблю свежий воздух, — усмехнулся Кайданов, с облегчением понимая, что раз она здесь, значит, с ней все в порядке, во всяком случае, она на свободе.
— Пойдем, Фарадей, — ответно улыбнулась Лиса, возможно, подумав о том же самом, но уже имея в виду его самого.
Она поднялась на площадку, и они вместе вошли в кофейню Гурга. После дневного света, здесь было почти темно. Однако Кайданов все-таки рассмотрел двух людей, сидевших за столиком в углу. Кроме этих двоих в зале заведения никого больше не было, и Кайданов, подойдя чуть ближе, кашлянул, привлекая к себе внимание, и когда головы тихо разговаривающих людей повернулись к вновь прибывшим, вежливо поздоровался.
— Добрый день, господа, — сказал он, мимолетно удивившись тому, как легко сорвалось с его языка это непривычное, чужое слово, «господа». — Извините, что помешали вашей беседе, но мне сказали, что здесь я могу найти старика Якова.
— Иаков наверху, — сказал один из мужчин, сделав неопределенный жест рукой. — Музицирует.
Глаза Кайданова немного привыкли к полутьме и он смог наконец рассмотреть собеседника. Это был неопределенного возраста огромный мужик с темным изрезанным морщинами лицом и длинными светлыми волосами, в кожаном жилете, надетом прямо на голое тело и позволявшем видеть мощную мускулистую грудь и богатырские плечи и руки.
— Простите? — переспросил Кайданов. — Что вы сказали?
— Идите вверх по лестнице, — под стать фигуре был и голос человека, низкий и хриплый. — Он играет в соборе на верхней площади. На органе.
— Спасибо, — сказал сбитый с толку Кайданов, и они с Лисой поспешили вернуться на лестницу.
— Ты в порядке? — все-таки спросил он, когда они снова начали подниматься вверх по крутой с выщербленными ступенями лестнице.
— Да, — сразу ответила она, но в подробности посвящать его не стала. — А ты?
— Я тоже, — сказал Кайданов, но тут же понял, что совершенно не помнит, где он находился до того, как пришел сюда. Смутно вспоминался лишь бег по ночному городу, вокзал, где с огромной переплатой он купил билет на ночной поезд до Москвы и… черная дыра беспамятства.
«Наверное, сейчас я еду в поезде», — решил он.
— Ты…? — начал было Кайданов.
— Не надо, Фарадей! — остановила его Лиса. — Он же сказал, без подробностей.
— Ладно, прости, я просто…
«Я просто хотел поговорить с кем-то, кого я знаю», — понял Кайданов и вынужден был признать, что в словах таинственного Некто Никто имелась сермяжная правда о нем самом, Германе Кайданове. Теперь он и сам видел, насколько несерьезным, пустым человеком оказался на поверку, и ему вдруг стало стыдно и грустно.
«И она это тоже знает, — понял он. — И всегда знала, просто в той жизни это было приемлемо, а в этой нет».
Лестница вывела их на другую, просторную и безлюдную, площадь, на противоположной стороне которой стоял высокий, устремленный ввысь готический собор. Широкая мраморная лестница, сужаясь, вела к паперти — «Ведь, это называется папертью?» — к широко открытым, из резного темного дерева, дверям, под огромным круглым витражом из цветного стекла. К удивлению Кайданова на витраже была изображена шестиконечная звезда — «Магендовид?»
[3] — но долго на этой мысли он не задержался, как уже случалось с ним в этом странном месте не раз, когда он встречался с необычными или незнакомыми ему вещами. Из распахнутых настежь дверей, из тьмы, заполнявшей внутреннее пространство храма, лилась на площадь величественная музыка, заставившая Кайданова замереть и забыть обо всем, о чем он только что думал. Кто-то играл там, внутри собора, на органе. Прежде Герману приходилось слышать органную музыку только в кино, и она никогда не производила на него никакого особого впечатления, как и классическая музыка вообще. Однако сейчас мощная и запредельно прекрасная в своей изощренной сложности мелодия буквально захватила все его существо, заставив переживать такие чувства, каких он, кажется, и не ожидал в себе найти. Сколько длилось это чудо? Как долго стояли они с Лисой посередине площади перед открытыми дверями храма? Кайданов этого не знал. В мире, где они оказались, не было солнца и, соответственно, не было теней, и узнать, сколько прошло времени, не имея на руке часов, было невозможно. Они пришли в себя — да и то не сразу — только после того, как музыка отзвучала, и наступила тишина. Еще какое-то время Кайданов чувствовал себя так, как будто только что вынырнул со дна океана и не вовсе понимает, где находится и что теперь должен делать, но одновременно он ощущал огромной силы чувство сожаления, утраты и разочарования тем, что волшебство растаяло, и теперь ему предстоит жить без этой музыки. Он посмотрел на Лису, но и она, похоже, тоже с трудом возвращалась в себя, и, возможно, впервые ему удалось увидеть так много чувств на ее лице, хотя это и не было ее настоящим лицом.
— Пойдем? — спросил Герман, с трудом проталкивая звуки голоса сквозь вдруг пересохшее горло.
— Да, наверное, — ее голос звучал неуверенно и как-то напряженно.
Но никуда идти не пришлось. В тишине, упавшей на площадь, раздались гулкие шаги человека, выходившего из глубины собора, и они замерли в ожидании. Прошла, возможно, целая минута, прежде чем человек вышел из тьмы на свет. Это был высокий, чуть сутулый старик, одетый в длиннополый коричневый фрак и узкие бордовые штаны, заканчивавшиеся чуть ниже колен. На ногах у него были коричневые туфли на высоких каблуках, украшенные золотыми пряжками, и высокие белые носки. Под фраком была надета белая рубашка с кружевным жабо. Такие же пышные, но, как заметил теперь Кайданов, пожелтевшие от времени кружева опускались из рукавов, скрывая кисти рук почти до самых пальцев, узловатых и длинных.
— Вы Яков? — спросил Кайданов, с некоторой оторопью рассматривая узкое темное лицо, изрезанное глубокими морщинами и обрамленное длинными седыми волосами.
