Возможность прослушки существовала всегда, и ничего лишнего говорить было нельзя даже тогда, когда кровь отливала от головы туда… куда она отливает, когда начинает закипать от нежности и страсти.
— Мой папа, милая, — он говорил прямо через упавшие ему на лицо волосы Рэйчел, от запаха которых (горького и сладкого одновременно) начинала кружиться голова. — Был тогда еще сопляком и не успел даже в гитлерюгент.
«Черт! Понесло же меня…» — но реплику следовало завершить раньше, чем мысли напрочь покинут его несчастную голову.
— Дедушка, правда, служил в вермахте, — сказал он с той неповторимой интонацией презрения, в котором легко можно было уловить нотки гордости, с которой говорили о немецком прошлом представители их круга. — Но он был всего лишь ремонтником в танковой дивизии. Впрочем, — он провел левой рукой по ее согнутой ноге и услышал едва различимое «ох», сорвавшееся с прекрасных губ Рэйчел. — Мой двоюродный дед, не помню точно, как звали этого ублюдка, был настоящим эсэсманом, и его повесили югославские, кажется, партизаны. — «Вот же тему надыбал!» — Честно говоря, — еще движение, и еще одно тихое «ох», от которого у Кайданова, что называется, шерсть на загривке дыбом встала. — Я не опечален. Самому думать надо было.
Вполне возможно, одним из партизанов, которые повесили — и надо полагать, отнюдь не сразу — двоюродного деда человека, по чьим документам жил теперь Кайданов, был его собственный дядя, родной брат покойного отца. Петр Кайданов в сорок первом был уже командиром роты и имел орден красной звезды за финскую войну. Во всяком случае, на чудом уцелевшей у деда с бабкой фотографии того времени Петр носил и орден, и одинокую шпалу в петлицах. В плен капитан Кайданов попал в Уманском котле. Чудом выжил в Зеленой Браме — он был настоящим кержаком, неимоверно крепким и выносливым мужиком — попал в Германию, вернее, в Австрию, бежал, и, пройдя в одиночку сквозь зимние горы в Северную Италию, оттуда уже добрался до Хорватии, где его самого чуть не повесили местные фашисты — усташи или четники, Кайданов не помнил — а затем оказался уже в Сербии, где и примкнул к партизанам Тито. За это его позже и посадили. Правда, не в сорок пятом, когда он довольно легко прошел проверку в фильтрационном лагере, а в пятьдесят первом, когда рассказал «приятелям» под водочку о своем личном знакомстве с «кровавым карликом» Моше Пьяде.
[54] Вышел Петр из лагеря только в пятьдесят шестом, и Кайданов, родившийся в сорок шестом — «на радостях» — хорошо запомнил это возвращение.
Но ни о чем таком Кайданов, разумеется, уже не думал. Он провел пальцами левой руки по ее животу (Ох… милый, еще немного и я сломаю кайф нам обоим: щекот… Ох!) и поднял выше. Левая грудь Рэйчел уютно поместилась в его ладони (Это дискриминация по политичес… О!) — «Никакой дискриминации, милая, никакой!» — но его правя рука сама собой не пошла вверх, а, скользнув по бедру, вернулась на живот, но только значительно ниже своего первоначального положения, легко пройдя между скрещенными ногами.
— Майн Гот! — застонала Рэйчел, и Кайданов окончательно забыл обо всем на свете.
3
Стало совсем тихо, угасли, ушли в далекий фон звуки огромного города, и по дороге мимо кладбища не проезжали больше даже редкие машины. Никого. Ночь, тишина, жидкий свет редких фонарей, и полная, набравшая силу луна, огромная, желто-оранжевая, похожая цветом и формой на бронзовый гонг.
«Пора», — Ольга захлопнула дверцу Форда и пошла в сторону ограды, ощущая, как почувствовав ее движение, покидают свои посты невидимые отсюда остальные члены группы.
Было без четверти двенадцать, и ждать больше было нечего.
«Судьба», — она сходу перемахнула через двухметровую ограду и, не останавливаясь, пошла среди могил, безошибочно находя дорогу в разбавленной лунным светом полумгле. Кроки, нарисованные Антоном были безупречны. Впрочем, ничего другого и быть не могло. Солдатское ремесло не забывается.
Она быстро миновала наиболее старую часть кладбища, где давно никого не хоронили, и вышла к относительно новым захоронениям, но путь ее лежал еще дальше, к южной стене, где на одном из последних новых участков был предан земле ее господин, предусмотрительно оставивший завещание и деньги на собственные похороны.
Судя по ощущениям, сейчас на кладбище они были одни, но, идя среди могил и внимательно рассматривая каждое попадающееся на пути дерево, Ольга все-таки забрасывала по временам «невод» — ненадолго, на считанные секунды, но забрасывала — потому что хотела быть уверена, что, как минимум, началу ее Великого Колдовства не помешает никто. Однако все было спокойно. Смерть Августа никого в этом мире не удивила и не встревожила.
4
Последний звук взлетел под своды собора и долго боролся там с небытием, но силы были неравны, и вскоре он все равно растворился в вечности.
«Ничто не вечно, — почти с отчаянием подумал Виктор, опуская скрипку и смычек. — Ты прав, царь, все проходит».
— Что скажешь? — спросил он вслух того, кто стоял у него за спиной, в проеме оставшихся открытыми дверей.
— Она прекрасна, ведь так? — сразу же откликнулся Персиваль. — И вы ее любите.
— Не знаю, какая она сейчас, — честно ответил Виктор, оборачиваясь к своему лейтенанту. — Но ты прав, Персиваль, я ее люблю.
— Я буду служить ей точно так же, как служу вам, — поклонился воин.
— Где ты сейчас? — Виктор не сомневался, что все так и будет, если будет вообще.
— Мы угнали вертолет, — как о чем-то само собой разумеющемся сообщил Персиваль и поднял голову. — Еще час полета и, если нас не собьет иорданская ПВО, мы начнем прорыв границы.
— На вертолете?
— Нет, — едва ли не с сожалением покачал головой Персиваль. — Это было бы чистым безумием. На всю израильскую ПВО меня одного не хватит. Мы пойдем пешком. Южнее моста Аленби.
[55]
— Не лезь на рожон, — предупредил Виктор. — К тому же пешком ты все равно не успеешь.
— Сколько у тебя людей, — спросил он через мгновение, обдумав складывающуюся ситуацию.
— Пятеро.
— Да, это было бы совсем неплохо, — признал Виктор. — Дженевра на месте и готова создать круг, так что еще пять человек ей сейчас лишними никак не будут.
— Нас шестеро, — вежливо напомнил Персиваль.
— Я знаю… Вот что. Когда вернешься, ты ее уже наверняка почувствуешь. Километров сто-сто пятьдесят по прямой… Ты смог бы открыть «проход»?
— Ну если она уже на месте… — задумчиво произнес Персиваль, наверняка взвешивая в уме шансы. — Пожалуй, я «кину» дорогу прямо из геликоптера. Так будет быстрее.
