На шатких ногах иду за Шелестом, но не чувствую ничего кроме страха.
Серафимов сидит в своём кабинете, на нём белоснежный халат и очки, он по-доброму нам улыбается, поднимается с кресла, здоровается с Богданом, одаривая меня тёплым взглядом.
– Герда, пришли анализы.
Дальше я не слышу. Вижу лишь темноту. Чувствую липкий холод.
Открываю глаза уже в больничной палате. Белый потолок. Вновь белый больничный потолок. Хочу перевернуться, но чувствую боль от катетера. Мне опять поставили капельницу. Всхлипываю.
– Ты зачем в обморок бахнулась?
Богдан садится рядом, поглаживая мою щёку.
– Я испугался, – говорит тихо, без капли смеха.
– Что с моими анализами? Всё плохо?
– Всё было неплохо, но теперь тебе придётся вернуться сюда.
– Почему?
– Врач посчитал, что лучше побыть под присмотром. Твоя отключка ему не понравилась, зайка.
– Я хочу домой. Мне здесь плохо.
– Родная, всем здесь не в кайф, но надо полежать.
Облизываю пересохшие губы.
– У меня сеанс у Екатерины Анатольевны через два дня.
– Отложим. Временно. Гер, мне нужно уехать сегодня, я очень хочу остаться, но, сука, подготовка и…
– Я понимаю. Езжай. Ты должен ехать!
– Всё хорошо?
– Да, – улыбаюсь, – вечером заедешь?
– Да. Потреню и сразу к тебе.
– Буду тебя ждать.
Богдан целует и уходит. Отворачиваюсь лицом к стене, медленно погружаясь в сон.
Мне снится наш выпускной, он такой реалистичный, что мне кажется, что это происходит взаправду. Но когда я открываю глаза и вижу стены палаты, вся надежда на то, что это был не сон, развеивается. Шелест приезжает часов в семь, привозит Тею и немного моих вещей.
Тейка ходит грустная, постоянно трёт глазки совсем не улыбается. Богдан же, напротив, делает вид, что всё лучше, чем себе можно представить, и, если честно, такой настрой воодушевляет. Они сидят у меня часа два, и только после того, как Тея начинает капризничать, уезжают домой. Точнее он едет домой, а Тею отвозит к моей маме.
Я же лежу в каком-то замешательстве и так боюсь завтра. Ведь завтра всё может стать хуже, или лучше. Выбираю второе и засыпаю.
Утром приходит Серафимов, он немного помятый, но я уже чувствую, что весть он принёс недобрую. Скрещиваю пальцы, но вряд ли это поможет.
– Герда, после вчерашнего приступа ваше состояние ухудшилось. Так бывает, и не всегда понятно, что на это могло повлиять. Поэтому мы возвращаемся к повторному курсу химии раньше.
Я смотрю на него и ненавижу. Правда. Это самое ужасное, что ты чувствуешь, когда более-менее ощутила нормальную жизнь после всего, что здесь происходило.
Минут через сорок я вновь корчусь от боли из-за введённого препарата. Эта боль похожа на агонию, возможно, завтра моё состояние ухудшится. Точнее я буду слишком слаба, а головная боль запросто разорвёт мой мозг изнутри.
Серафимов мне больше ничего не говорит, но почему-то я уверена, что мне недоговаривают.
А через четыре дня сообщают, что меня переводят в израильскую клинику. Всё, что происходит дальше, это просто вереница передвижений, слов и проплывающих вокруг меня людей. Богдан поддерживает меня всё это время и не отходит ни на шаг. Мама с Теей пока остались в России, но так мне даже легче, я в таком состоянии, что просто не желаю, чтобы мой ребёнок это видел.
Как только я поступаю сюда на лечение, то сдача всех анализов начинается почти с нуля, потому что всё, что происходило в нашей клинике, практически не котируется.
Вновь анализ крови, пункция костного мозга, цитогенетический анализ и иммунофенотипирование, всё это длится шесть дней. Чувствую себя овощем, но стараюсь улыбаться. Шелест становится дёрганным, но виду не показывает. Хоть я всё и замечаю.
По результатам анализов доктор Штаркман назначает протокол лечения, три этапа, которые мне предстоит пережить.
Я уже слышала, что Богдан не раз говорил с ним о пересадке костного мозга, это пугает. А ещё я прекрасно понимаю, что анализ костного мозга можно делать, только когда все показатели поднимутся до минимального уровня, что в условиях химиотерапии почти невозможно.
Вообще, дело не ясно как начинает двигаться с мёртвой точки, ну или я себе это внушаю.
Богдан.
– Я всё понял, – скидываю вызов.
Гере хуже, а значит, что пора заканчивать с этим детским садом. Я уже давно думаю о том, что продолжать лечение стоит в Израиле или Германии. Выслушав множество мнений, выбираю первое и звоню в клинику лично. Дальше уже всё утрясает Валера, только предоставляя мне полные отчёты, слово в слово, о проделанной работе.
Дня через три Израиль даёт полноценное добро на перелёт туда. За всё время, пока мы туда перебираемся, пока её вновь обследуют, мы почти не говорим. Она кажется ещё более худой и бледной. Всё, что я могу, – это лишь обнимать её и поддерживать морально, но это тяжело. Мне больно видеть её такой, но я стараюсь не падать духом. Мой телефон разрывается от звонков, меня вновь теряют, но я не настроен ничего решать и ни с кем говорить. Я хочу лишь, чтобы это чёртово лечение ей помогло.
В итоге в конце первой недели мне наконец объясняют, к чему готовиться и что будет дальше. Первично выдвинутое лечение займёт больше ста двадцати дней, по истечении которых можно будет говорить о пересадке. У неё не совсем критическое положение, поэтому её состояние терпит и рисков не так много. Но они есть, сука. Они есть, и меня это ни черта не успокаивает.
Я бешусь, но понимаю, что мне нужна холодная голова. Всё это сводит с ума. Герда же, напротив, держится воинственно, даже улыбается или делает вид. А у меня иногда не хватает сил смотреть на то, как ей плохо. Как её рвёт после химии, как она лежит ночами и не может уснуть.
Я не отхожу от неё весь первый этап, приходя к пониманию, что через месяц у меня бой, к которому я не готов ни морально, ни физически. В тот вечер звонит Майк и матерится по-русски, это было бы смешно, если бы не было так печально.
Гера слышит этот разговор, точнее, я узнаю это утром, а когда говорю по телефону, наивно полагаю, что она уснула.
– Ты должен лететь, – заявляет, стоит мне только переступить порог нашей палаты после пробежки.
– Куда?
– Не прикидывайся деревом. Я всё слышала, ты должен лететь.
– Не передёргивай.
– Это ты не сходи с ума. Если я год здесь лежать буду, ты год будешь рядышком сидеть?
– Нужно будет, посижу.
– Богдан, пусть сюда прилетит мама и Тея, а ты займись своими делами, тебе нужна передышка, правда.
