У меня нет слов, да и нужны ли они? Я не знаю.
– Как ты?
– Нормально. Наверное, лучше, чем было.
– Я так переживала, – глубокий вздох.
– Моя дочь…
– Она уснула. Я не стала её будить.
– Правильно. А Богдан?
– Он придёт завтра, – отворачивается, – завтра.
– А мама?
– Она вылетела в Москву, я поэтому и здесь. С Теоной.
– С ней всё хорошо, с мамой?
– Да, всё хорошо. Но ей нужно было улететь.
– Вы мне что-то недоговариваете. Давайте будем честны.
Марина трёт лоб, нервничает.
– Твой отец, он умер. Ольга полетела туда, у неё была истерика, делали укол…
– Давно он?
– Вчера. Сердце остановилось.
– Он много пил. Очень много пил.
Набираю в лёгкие побольше воздуха. Как бы я его ни ненавидела, сколько бы ужаса он ни принёс в мою жизнь, мне всё равно жаль. Жаль, потому что он мой отец. Жаль, потому что, пройдя всё то, что случилось со мной, начинаешь иначе относиться к людям. Иначе смотреть на вещи. И что ни говори, но в нашей с ним жизни ведь было что-то хорошее. Непременно было…
– Герда, ты, главное, не волнуйся. Тебе нельзя. Богдан запретил мне тебе рассказывать, но я подумала, что так будет лучше.
– Спасибо, что рассказали. Но знаете, за что я никогда не скажу вам спасибо, чего никогда не забуду?
Марина Юрьевна понимающе кивает, переплетает свои пальцы в замок и смотрит так… не с сожалением или виной. Нет. Просто ровно. Холодно.
– Он должен был знать тогда, о том, что произошло. О том, что ты потеряла ребенка. Это кощунственно прозвучит, но, чтобы побороть одну боль, иногда нужно почувствовать другую.
– Я вам никогда не нравилась.
– Скорее, мне нравилось в тебе не всё. Я знала, что у моего сына будут неприятности из-за тебя, как и то, что он никогда не посмотрит на кого-то заурядного, обычного. Я думала о тебе многое, в зависимости от времени мои мысли были разными, но я никогда не могла подумать, что ты обречёшь себя на такое из-за него. Мне очень жаль. Богдан не знает, что я в курсе. Мне обо всём поведал муж. И я прошу, чтобы всё так и осталось. Мне не нужно, чтобы мой сын об этом знал.
– Тайны – это плохо. Это так ужасно, это одно из того, что я поняла за эти годы.
– И тем не менее.
– Ладно. Он всё равно догадается.
Она широко улыбнулась.
– Ничего не поменялось, – покачала головой, – но прошло так много времени. Годы. Наверное, я бы так не смогла. Не ради мужчины. Ты сильная, я знаю, что всё у вас будет хорошо. Просто знаю это.
Чувствую подступающие слезы и ком, образовавшийся в горле. Мне тяжело об этом думать. О времени. О его потере. О прошлом. Очень тяжело, но я пересиливаю себя, потому что я должна жить дальше. Мне есть ради чего жить. Мне, чёрт возьми, всегда было ради чего жить дальше, но я, как прирождённая слабачка, боялась этого, всего боялась.
Марина сжимает мою ладонь, а после уходит. Её грациозная медленная походка почему-то запечатлевается в моей памяти. Возможно, оттого, что за эти несколько минут я услышала много того, в чём боялась признаться себе сама.
Утро меня встречает солнцем и радостной улыбкой дочери. Тея лежит рядом, свернувшись в клубочек под моим боком. Она тихо посапывает, и всё, что я могу сделать своим ослабшим телом, это слегка её приобнять, а если точнее, просто положить ладонь на её спинку.
– Мамуля, – это первое, что она говорит, едва открыв глазки.
Меня переполняют эмоции, но их жёстко пресекает физическая слабость. Мы лежим с Теей так очень долго. Она с упоением рассказывает о том, как ездила в гости к Марине, о кукле и красивом дяде, о вкусном пирожке. В этих её рассказах я чувствую искреннее тепло, привязанность. Она успела привязаться к семье Шелеста, но это лишь вершина. Саму суть я понимаю после её вопроса:
– Мама, а Богдан будет жить с нами? Он же не уйдёт? Да?
Её большие тёмные глазки покрываются влажной плёночкой. Тея смотрит на меня с надеждой.
– Не уйдёт!
Поднимаю взгляд. Шелест стоит в дверном проёме, а я даже не услышала, как он вошёл. Растягиваю губы в улыбке. Он подходит ближе, и от меня не скрывается то, что он прихрамывает. Чуть позже я сопоставлю факты и вытрясу из него правду, но это будет позже.
– Ты пришёл, – выдыхаю, чувствуя его прикосновения, – я так ждала.
– Не мог раньше.
– Забери меня отсюда, я хочу домой.
Тея, услышав слово «дом», расцвела ещё больше.
– Месяц. Через месяц мы вернёмся в Москву, а пока поживём здесь. Так нужно.
Он немного склоняется к моему лицу, касаясь губами виска. Вдыхаю его запах, чувствуя внутри сумасшедшее, родное тепло.
По возвращении в Москву через тридцать дней я посещаю клинику, где лечилась до этого. Если возникают какие-то внештатные ситуации, все решения автоматически принимает Штаркман. И если нужно, то прилетает в Москву. Не представляю, сколько усилий стоило Богдану подписать на такое врача с мировым именем. В общем, восстановление идёт не плохо, мы с моим новым костным мозгом, кажется, друг другу нравимся и даже начинаем дружить.
Пока я не готова съездить на кладбище к отцу, а вот мама оттуда не вылезает. Мы говорили с ней всего раз, и я очень благодарна Марине, что она её поддерживает, потому что из меня пока очень и очень плохая жилетка. Мне бы со своими ужасами справиться. Впрочем, маму это не напрягает. Мне кажется, ей нужно наконец пережить это. Вот так жестоко и трагично, но иначе, наверное, в их отношениях было никак.
Тея всё это время не отходит от меня ни на шаг. Боится, что я опять надолго куда-нибудь уеду. И это понятно. Моя маленькая девочка, сколько же ей пришлось пережить за это время, уму непостижимо. Но теперь я уверена, что всё будет отлично. Я сделаю для этого всё.
Богдан ещё утром уехал по делам, и я в который раз заметила, как он закинулся обезболивающим. Шелест не хочет ничего слышать про хирургическое вмешательство просто-напросто заглушает боль в беспокоящей ноге. Я не знаю, что с этим делать. Не знаю, как до него донести. Потому что, если он что-то вбил в свою голову, его очень и очень сложно заставить свернуть в другую сторону.
В комнате хлопает дверь. Оборачиваюсь, не в силах сдержать улыбки.
– Привет, ты сказал, что задержишься…
– Решил отложить это на потом. Ты как?
– Хорошо, врачи говорят, что у меня всё замечательно, – поднимаюсь с кровати, шагая к Богдану.
Он прижимает меня к себе, целует до мурашек, доставая что-то из кармана. Протягивает мне то, что принёс. Лишь сжав вещь в ладони, я понимаю, что это кольцо. Без коробочки. Просто колечко.
