Он кивает, разворачивается и уходит. Я же не могу в это поверить. Он ушёл, просто взял и ушёл, это действие не укладывается в моей голове, сглатываю, ошарашенно глядя на врача. Губы искривляются в улыбке, вымученной и печальной улыбке.
Выхожу в коридор. Оглядываюсь и наконец замечаю своего мужа у окна в противоположной стороне длинного больничного коридора. Иду туда, а у самой трясутся поджилки.
– Богдан, – касаюсь ладонью его спины.
– Гера, – взгляд становится более жёстким, – если это твои проделки и всё это не случайность…
– Нет, я не знала, я ничего не знала. Я, может, и ненормальная, но не настолько.
– Прости, эмоции, – сжимает руку в кулак, упираясь ею в стену, – иди ко мне, – притягивает к себе, касаясь губами виска.
– Всё будет хорошо, мы справимся.
– Справимся, – поглаживая пальцем мою щёку.
– Я очень тебя люблю, – закрываю глаза, прижимаясь к нему крепче.
– Моя любимая Умка, – его ладонь спускается на мой живот, – он, – прокашливается, – наш малыш.
– Может быть, это она?
– Пацан. Это точно будет пацан.
– Нужно как-то сказать Тее.
– Скажем, у нас замечательная дочь, которая будет рада брату.
– Или сестре.
– Или сестре.
Эпилог
Богдан
Спускаюсь в столовую, по пути просматривая документы новой рекламной кампании Присев за стол, откладываю планшет подальше, переводя взгляд на что-то заинтересованно набирающую в телефоне дочь. Тея как зомби, никого не вижу, ничего не слышу.
Герда встает у неё за спиной, громко кашляя. Теона резко прячет гаджет, оборачиваясь к матери.
– Я всё, всё, – поднимает ладошки с хитрющей улыбкой.
– Давайте тогда обедать. Тея, поможешь?
Герда достаёт из шкафчика большую деревянную лопатку и аккуратно выкладывает мясо из сковородки.
– Конечно, помогу. Слушай, пап, – подсаживается на стул рядом, – а ты не мог бы один билетик достать?
– Какой?
– На хоккей, – складывает губки бантиком, – там один мальчик будет играть…
– Опять влюбилась?
– Пап! Ну, – мечтательно вздыхает, – совсем чуть-чуть, вот совсем.
– Ну, я подумаю. Где играют?
– В Торонто.
– Мать, приехали, пакуй чемоданы, в Канаду летим.
– Куда?
Гера как раз ставит на стол корзинку с хлебом.
– На жениха смотреть Тейкиного.
– Папа! Я так не договаривалась!
– Да мы пока никак не договаривались, дочь.
– Ну пап!
– Тея, тебе лет сколько? – вмешивается Гера. – Ты обалдела, одна в другую страну, ещё и на хоккейную трибуну. Тебя там прихлопнут где-нибудь и не заметят. Никаких Канад, хоккеев и хоккеистов. Слышишь меня?
– Ой, сколько лет, сколько лет, мам, не начинай. Вы с папой в таком же возрасте встречаться начали и…
– Закрыли тему, – Герда злобно прищуривается.
– Ну и всё. Я тогда… тогда…
– Что? – с насмешкой приподымаю бровь.
– Ну папулечка, ну пожалуйста. По-жа-лу-й-ста! Я обещаю в этом году сдать всё на отлично, и…
– Один уже доучился, что в суворовское отправили, с его гениальными идеями. Тебя тоже на казарменное положение пора переводить?
Умка разошлась не на шутку. Хотя мы хлебнули достаточно проблем с младшим, что глаз у неё на фразе «буду вести себя хорошо» дёргается до сих пор. Хотя Тея, по сравнению с сыночком нашим, белая и пушистая.
– Мам, ой не надо меня с Никитой сравнивать, я, в отличие от него, адекватная и всякой хренью не страдаю. Дом не затапливаю, ракеты во дворе не запускаю и травмат нигде не находила. Так что у меня должны быть привилегии! И вообще, я уже взрослая. Взрослая!
– Мам, что скажешь? – постепенно склоняюсь на сторону дочери.
– Нет, Богдан, нет!
– Мы подумаем. Принеси мне мой телефон, в кабинете забыл.
– Хорошо, – Тея улыбается, воодушевлённо шагая наверх.
– Нет!
– Ну слетает она, что страшного-то?
– Одна?
– С охраной. Ты так реагируешь, словно её реально кто-то одну отпустит.
– Не знаю, Богдан, Тея очень ветреная, эти постоянные влюблённости, порывы сорваться на край света, рай в шалаше. Мне за неё страшно.
– И поэтому ты с каждым разом всё больше и больше её от себя отдаляешь. Одни запреты.
– Тебе легко говорить, у нас что ни происходит, все идут к папе. А папа всё одобряет. Конечно, мама плохая, мама строгая, а на деле у нас сплошная вседозволенность получается.
– Прекрати. Ты сейчас перебарщиваешь.
– Ладно, прости, – садится напротив, – я просто очень переживаю. Никита со своими выходками, а ему ещё и десяти нет. Я думала, что мы не так скоро столкнёмся с подростковыми проблемами.
– Себя в Тейкином возрасте вспомни.
– Самое страшное, что помню.
– И? Голова на плечах была? Была. Так вот и наша дочь, думаю, не дура.
– Значит, отпускаем?
– С охраной. На пару дней.
– И пусть видеоотчёты записывает, что она живая.
– Это уже не ко мне, – складываю руки на груди.
Тея, всё это время подслушивающая под дверью, взвизгивает и бросается ко мне на шею.
– Спасибо-спасибо. Я вас так люблю, вы самые лучшие родители, – переключается в своих причитаниях на Геру, – мамулечка, – целует в щёку, – спасибо. Я какие хочешь отчёты запишу, всё что угодно.
Во дворе раздаётся хлопок. Оборачиваюсь, уже готовясь к реакции жены, но её нет. Она просто накрывает лицо руками, покачивая головой. Тея бежит на улицу, я же продолжаю смотреть на Геру.
– Боже, Никита и летние каникулы – это две самые страшные вещи в мире.
– Пошли посмотрим, чего там бахнуло.
– Пошли. Раньше я всегда боялась, что с ним что-нибудь случится, а сейчас… я, наверное, ужасная мать, но теперь я опасаюсь за наш дом. Я уже настолько привыкла, что Никита переворачивает всё вверх дном, что… не важно. Просто пошли на улицу.
Во дворе нас ждёт замечательная картина. Куча земли, грязная моська сына и горящий куст. Относительно ожидаемо. Один плюс во всём этом есть. Охрана всё время была здесь и подстраховывала этого… приличных слов почему-то не находится.
– Пап, ты видел, как рвануло?
– Что за новые фокусы? Где взял?
