Я очень его люблю, но понимание того, что я на всю жизнь свяжу себя с калекой… хлестко ударяю себя по губам. Я не имею права нести эту чушь. Я не имею права вешать ярлыки. Не имею!
Как такое произошло? Почему с нами? Неужели это какая-то кара?
Отец уже успел позвонить мне утром, довольным голосом интересуясь, как мои дела. Он вернул себе все свои деньги еще полтора года назад и опять предлагал вернуться домой. Поговорить. Жестко намекал на то, что я все равно сбегу от ответственности. Потому что мне придется взвалить ее на свои плечи, что бы я ни говорила. Он говорил, говорил, а я думала: что будет, если я вернусь?
За окном полночь. В палате горит ночник, отбрасывая тень моей фигуры на стену.
Сколько я уже здесь? Я почти не выхожу из этого здания.
***
Смотрю на его измученное лицо и до дикой боли хочу плакать. Мне так его жалко. Ему больно. Хоть он и говорит, что это не больнее ночи после боя, я знаю, что он врет. Врет и отказывается от обезболивающего днем. Только на ночь.
Поднимаюсь со стула и выхожу из палаты.
Хочу походить. Ноги затекли. Длинный освещенный коридор кажется родным. Мне кажется, я уже знаю эту больницу с закрытыми глазами.
Опять звонок. Достаю телефон из кармана халата. «Папа»
Глубокий вдох. Ответ.
– Привет! Не разбудил?
– Нет, я не сплю.
– Дежуришь в больнице? Угадал?
– Что ты хочешь?
– Если ты не забыла, у твоего отца скоро день рождения.
– Да, точно…
– Я бы очень хотел твоего присутствия.
– Я не могу сейчас. И у нас с тобой давно не те отношения…
– Герда, ты решила лечь рядом с ним и похоронить себя заживо? Какая разница, какие у нас отношения? Ты моя дочь! Хочешь ты этого или нет.
Его слова сильно бьют по нервам. Я уже на исходе.
– Я не могу его оставить одного.
– У него есть мать и друзья. Ничего не случится, если ты один день проведешь как нормальный человек. Отказ я не приму. И вообще, в твоих интересах прийти на этот вечер. Я тоже могу помочь этому Богдану, – последнее говорит с пренебрежением.
Но если это действительно так, то я пойду.
– Хорошо, я подумаю.
– Вот и отлично. Не унывай, дочь, у людей бывает и хуже, – с этими словами он завершает звонок.
– Куда уж хуже? – в пустоту коридоров…
Глава 14
Богдан
Открываю глаза…
Сука. Адская боль и отходняк от наркоза. Сколько прошло времени? Что со мной? Судя по боли, все не так радужно. Я ехал где-то сто двадцать, значит, удар был мощный. Тачку собрало гармошкой. Судя по тому, что я не чувствую ног, прилетело не слабо. Или это наркоз?
В голове шум. Закрываю глаза. Отъезжаю.
Очухиваюсь через какое-то время. В палате уже светло. Видимо, день. Наркоз, кажется, отошел. И да, я ощущаю это на своей шкуре. Боль такая, что хочется лезть на стену. На повестке все тот же вопрос – что со мной.
Поворачиваю голову, наталкиваясь взглядом на Ма. Она сидит на стуле рядом. Сзади Гера. И если по лицу мамы Марины я прочесть не могу ничего, то вот по Гериному понимаю, что жопа, кажись, полная.
– Сыночек, – улыбается, – как ты себя чувствуешь?
– Будто переехали катком.
Гера всхлипывает и закрывает рот ладонью. Мама смотрит на нее с толикой злобы.
– А что было? Тачку помню, что не успел повернуть, помню, как вынесло на обочину, тоже помню, дальше провал… Все болит ах*еть как сильно.
– Тебе сделали операцию.
– Это я понял. Отходняк от наркоза был очень ощутим…
– Сейчас врач придет и все расскажет. Что сделали, и что еще нужно будет сделать.
– Ок. Гера, не хныкай, нормально все будет, – вытягиваю к ней руку.
Она улыбается сквозь слезы. Но мне совсем не весело. Я уже въехал, что все гораздо хуже, чем я себе думаю, но, с*ка, не думал, что настолько.
Док приходит минут через десять. Через край плещет терминами и словечками, говорит о сроках, намекает на цены… я слушаю, но в итоге не вникаю. Мне нужно четко и по-русски. Что со мной, и лечится ли это?
– Был лобовой удар. Не обошлось без деформации кузова, которая и стала мясорубкой для твоих костей. Тебе повезло, что пострадала одна нога. Вторая отвертелась парочкой несерьезных переломов и трещин. Что касается левой, то у тебя пять оскольчатых переломов. Мы собирали ногу практически заново. Но это лишь малая часть. Чтобы встать на ноги, потребуется еще как минимум пять операций на ноге. Возможно, что потребуется аппарат Илизарова, но загадывать пока рано.
Ах*еть. С каждым его словом непосредственности в моей речи и жестах становится все меньше. Пофигизм слетает до отметки ноль, и я проваливаюсь в какую-то бесчувственную кому, где рядом со мной, свесив свои уродливые лапы, сидит мой страх.
– А спорт?
– Молодой человек, вам бы сначала встать. А вы про свой спорт. В жизни есть множество других интересных и важных вещей, таких как ваше здоровье, например.
С этими словами он уходит, Марина идет следом. А Умка, моя Умка, словно потеряшка, садится на край кровати, тяжело вздыхая.
– Все будет хорошо, – сжимает свою ладонь.
Все будет хорошо… ни х*я не будет. Крепче стискиваю ее пальчики.
Ма уходит, оставляя нас с Герой вдвоем. Она отводит глаза. Молюсь о том, чтобы она не делала себя в этом виноватой.
– Мне так жаль, – шепчет, – если бы я… ты бы… прости. Я…
– Тише, ты ни в чем не виновата. Слышишь меня? Ни в чем!
Так проходит неделя, потом еще одна. Нервы на пределе. Сделано уже три операции, но ничего не меняется. Нет, док говорит, что динамика положительная, что еще две операции, и, если все будет идти так же гладко, я смогу начать вставать и пробовать передвигаться. Если все будет нормально. Это «нормально» раздражает. Мне нужно «отлично». Мне нужно вернуться в октагон, но чем больше проходит времени, тем меньше верю, что у меня получится.
Сука. Какого хрена я вообще психанул и уехал из дома? Зачем?
Уже сто миллионов раз прокручивал в голове тот день. Не хотел же ехать… не хотел. Но Герина истерика – я поддался обстоятельствам. Теперь разгребаю.
Сегодня приходили Мурас и Саня. Шутили, пытались поддержать. Но мне было невесело. Совсем. После их ухода на карту с Саниного счета упала значительная сумма денег.
Закрываю глаза, хочу провалиться в сон, проснуться и осознать, что все это воображение. Что это все – моя буйная фантазия. Но это не так. Сжимаю кулаки до боли в конечностях. Чувствую себя гребаным желе. Сил нет.
