— Билли! — кричит прохожий.
Обернувшись к незваному гостю, парнишка замирает.
— Что вам от меня нужно?
— Просто хочу поговорить с тобой.
— О чем, господин Тейт?
— О Розе. — Эбен подходит ближе. — Где она, мальчик мой?
— Не знаю.
— Ну же, Билли. Ты ведь знаешь.
— Нет, не знаю! И ни за что не скажу вам!
— Она мне родня. Я хочу поговорить с ней.
— Вы ударите ее. Вы гадко с ней обращаетесь.
— Это она тебе сказала? И ты ей поверил?
— Мне она всегда говорит правду.
— Так значит, вот в чем она тебя убедила. — Голос Эбена становится мягким и вкрадчивым: — Если ты поможешь мне найти ее, я тебе заплачу. А еще больше ты получишь, если поможешь мне отыскать малышку.
— Она говорит, если я расскажу, Мегги убьют,
— Значит, ты знаешь, где она.
— Она всего лишь дитя, а дети не умеют защищаться.
— Билли, младенцы нуждаются в молоке. B ласке и защите. Я могу оплатить все это.
Билли пятится назад. Пусть идиотик, но неискренность и голосе Эбена Тейта он чувствует.
— Я не буду с вами разговаривать.
— Где Роза? — продолжает наступать Эбен. — Вернись немедленно!
Но мальчик, словно краб, быстро уползает прочь. Эбен, отчаянно рванувшись вперед, спотыкается во тьме. Он падает на мостовую ничком, а Билли продолжает убегать — его шаги постепенно стихают во мраке.
— Маленький мерзавец! Погоди, я тебе покажу! — рычит Эбен, вставая на колени.
Он все еще стоит на четвереньках, когда его взгляд падает на укутанную тенью дверь прямо возле него. На два блестящих кожаных ботинка, возникших у него перед носом.
— Что? Кто?
Эбен с трудом поднимается на ноги, а из дверного проема выходит фигура в черном плаще, полы которого скользят по обледенелым камням.
— Добрый вечер, сэр.
Эбен смущенно бормочет и выпрямляется, вновь обретая горделивую осанку.
— Ну и ну! Я далее не предполагал, что здесь можно встретить… Воткнувшись, лезвие ножа оказывается так глубоко, что достает до позвоночника, а сила удара отдает в кость — болезненное и волнующее ощущение бесконечной власти. Ошеломленный Эбен выпучивает глаза, судорожно вздыхает, напрягается всем телом. Он не кричит и вообще не издает никаких звуков. Первый удар потрясенная жертва почти всегда встречает молча.
Следующий надрез, быстрый и умелый, выпускает наружу комок кишок. Упав на колени, Эбен прижимает руки к ране, словно пытается сдержать выплеск внутренностей, но они все равно выскальзывают из живота и остановят его при попытке бегства. При попытке сделать хоть один шаг.
Потрошитель и не предполагал, что нынче ночью будет смотреть в лицо Эбена, но таковы капризы провидения.
Пусть кровь, текущая к канаве, кровь, струящаяся между булыжниками, и не принадлежит Билли, нынешняя охота не бесполезна. От всякой смерти, как и от всякой жизни, есть выгода.
Осталось нанести еще одну рану. Какую часть взять на этот раз, какой кусок плоти?
Ах, тут и выбирать нечего. Сердце Эбена уже не бьется. Лишь небольшая струйка крови вытекает из раны, когда лезвие ножа, сделав круговой надрез, начинает снимать кожу.
27
— Это чрезвычайно опасные обвинения, — заметил доктор Гренвилл. — Джентльмены, я советую вам обдумать возможные последствия, прежде чем высказать их кому-нибудь еще.
— И Норрис, и я — вчера вечером мы оба видели, как он выходил из дома на Желудевой улице, — настаивал
Венделл. — Это и вправду был доктор Сьюэлл. В этот дом пришли также другие люди, которых мы узнали.
— И что с того? Сборище джентльменов — это событие вряд ли можно ясно назвать необычным. — Гренвилл жестом обвел комнату, в которой они сидели. — Сейчас, например, мы втроем собрались в моем кабинете. Разве нашу встречу можно счесть подозрительной?
— Подумайте о том, кто эти люди, — возразил Норрис. — Один из них — Гарет Уилсон, недавно вернувшийся из Лондона. Чрезвычайно загадочная личность, у него не так уж много друзей в городе.
— Вы наводите справки о делах господина Уилсона лишь из-за рассказа той глупой девицы? Девицы, которую я в глаза не видел?
— Нам обоим Роза Коннелли кажется вполне надежным свидетелем, — заметил Венделл.
— Я не могу судить о надежности девушки, которую ни разу не видел. И не могу позволить вам опорочить такого уважаемого человека, как доктор Сьюэлл. Боже правый, я прекрасно знаю, какой у него характер!
— Знаете, сэр? — тихо спросил Венделл.
Поднявшись с кресла, Гренвилл нервно прошагал к очагу. Там он остановился и, не оборачиваясь к молодым людям, стал смотреть на пламя. Утонув в ночи, Маячная улица стихла за окном, и теперь можно было слышать только потрескивание огня, а иногда — скрип половиц под ногами у слуг. Вот чьи-то шаги приблизились к гостиной, затем раздался тихий стук в дверь. На пороге появилась горничная, несущая поднос с пирожными.
— Простите за вторжение, сэр, — извинилась она. — Но госпожа Лакауэй попросила меня отнести это молодым джентльменам.
— Оставьте. И закройте за собой дверь, — резко ответил хозяин, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от огня.
Девушка опустила поднос на приставной столик и быстро вышла. Только когда ее шаги стихли в конце коридора, Гренвилл заговорил снова:
— Доктор Сьюэлл спас моему племяннику жизнь. Я обязан ему счастьем своей сестры и отказываюсь верить в то, что он как-либо причастен к этим убийствам. — Профессор повернулся к Норрису: — Вы как никто другой понимаете, что значит быть жертвой слухов. Если верить всем сказкам, которые рассказывают, у вас на голове рога, а на ногах — раздвоенные копыта. Думаете, мне было легко вас защищать? Отстаивать ваше место в колледже? Но я сделал это, потому что не захотел поддаваться злобным сплетням. И скажу вам вот что: чтобы вызвать мои подозрения, нужно сделать нечто более страшное.
— Сэр, — не унимался Венделл, — вы ведь не слышали имена других участников собрания.
Гренвилл обернулся к юноше:
— А вы и за ними шпионили?
— Мы просто обратили внимание на тех, кто приходил па Желудевую улицу и уходил оттуда. Там был еще один джентльмен, который показался мне знакомым. Я шел за ним до дома номер двенадцать на Почтовой площади.
— И?
— Это был господин Уильям Ллойд Гаррисон. Я узнал его, так как прошлым летом слышал его выступление в церкви на Парковой улице.
— Господин Гаррисон? Аболиционист? Вы полагаете, выступать за отмену рабства — преступно?
