— Heт, нет. — Гренвилл тяжело вздохнул. — Просто у нас завязался горячий спор.
— Тебя слышно наверху, именно поэтому я и спустилась. Чарлз проснулся и будет очень счастлив увидеть друзей. — Она взглянула на Венделла и Норриса. — Он хотел убедиться, что вы не уйдете, не поговорив с ним.
— У нас и в мыслях такого не было, — возразил Венделл. — Мы очень надеялись, что ему захочется увидеть гостей.
— Он отчаянно нуждается в гостях.
— Идите. — Гренвилл бесцеремонно махнул рукой, выпроваживая молодых людей из комнаты. — Наша беседа окончена.
Грубое прощание брата с гостями заставило Элизу поморщиться, но, провожая Норриса и Венделла из гостиной на лестницу, она воздержалась от пояснений. Вместо этого Элиза стала говорить о Чарлзе.
— Он хотел спуститься вниз, чтобы увидеть вас, — сообщила госпожа Лакауэй, — но я настояла на том, что он должен остаться в постели, поскольку еще плохо держится на ногах. Чарлз едва начал выздоравливать и еще слишком слаб.
Они добрались до самой верхней ступеньки, и Норрис в очередной раз взглянул на портреты Гренвиллов, висевшие в коридоре второго этажа, окинул взором галерею картин, изображавших людей как молодых, так и старых, как мужчин, так и женщин. На одном из полотен он узнал Чарлза — юноша стоял у письменного стола в щеголеватом костюме. Его левый локоть с небрежным изяществом опирался на стопку книг, а кисть руки, та самая кисть, которой больше нет, спадала на кожаные корешки.
— А вот и твои друзья, мой дорогой, — объявила Элиза.
Они увидели, что Чарлз очень бледен, но, несмотря на это, лицо его расплылось в улыбке. Культю левого запястья он осмотрительно спрятал под одеялом.
— Раскаты дядюшкиного голоса были слышны даже здесь, — заметил Чарлз. — Похоже, внизу состоялся чрезвычайно оживленный спор.
Пододвинув стул, Венделл уселся возле постели:
— Знай мы, что ты уже проснулся, поднялись бы к тебе раньше. Чарлз попытался сесть на кровати, но его мать возразила:
— Не надо, Чарлз. Тебе нужно полежать.
— Матушка, я лежу вот уже несколько дней, и это мне опостылело. В конце концов мне все равно придется подняться.
Элиза быстро подперла его спину подушками, когда Чарлз с болезненной гримасой подался вперед.
— Так как ты себя чувствуешь, дружище? — осведомился Венделл. — Болит все так же сильно?
— Только когда морфий перестает действовать. Но я стараюсь не допускать этого. — Чарлз с трудом выдавил усталую улыбку. — И все же мне лучше. Можно взглянуть на дело с другой стороны. Теперь мне уже не придется извиняться, что я не выучился играть на фортепиано!
— В этом нет ничего смешного, дорогой мой, — вздохнула Элиза.
— Матушка, вы не станете возражать, если я немного побуду наедине с друзьями? Мне кажется, я не видал их целую вечность.
— Будем считать, что это признак твоего выздоровления. — Элиза поднялась. — Джентльмены, прошу вас, не утомляйте его. Я проведаю тебя чуть позже, дорогой.
Чарлз подождал, пока матушка выйдет из комнаты, а затем раздраженно вздохнул.
— Боже, она меня подавляет!
— Тебе и вправду лучше? — спросил Норрис.
— Дядюшка говорит, симптомы хорошие. Со вторника у меня ни разу не было лихорадки. Нынче утром меня осматривал доктор Сьюэлл и остался доволен раной. — Взглянув на перевязанное запястье, Чарлз добавил: — Он спас мне жизнь.
При упоминании имени доктора Сьюэлла ни Венделл, ни Норрис не произнесли ни слова.
— Ну а теперь расскажите мне последние новости, — попросил Чарлз, радостно глядя на друзей. — Что там происходит?
— Нам не хватает тебя на занятиях, — проговорил Норрис.
— Обморочного Чарли? Неудивительно, что по мне скучают. На меня всегда можно положиться — рядом со мной любой будет выглядеть умником.
— Время лежания в постели можно потратить на учение, — предложил Венделл. — Когда вернешься на занятия, будешь самым большим умником из всех нас.
— Ты ведь знаешь, что я не вернусь.
— Конечно, вернешься.
— Венделл, — спокойно обратился к другу Норрис, — человечнее будет сказать правду, ты так не считаешь?
— По правде говоря, все это к лучшему, — заметил Чарлз. — Я в любом случае не смог бы стать доктором. И это всем известно. Я никогда не проявлял ни таланта, ни интереса к медицине. Все дело было в дядюшкиных чаяниях, дядюшкиных надеждах. Я не похож на вас. Счастливчики, вы всегда знали, кем хотите стать.
— А кем хочешь стать ты? — поинтересовался Норрис.
— Спроси у Венделла. Он знает. — Чарлз указал на своего друга детства. — Мы оба состояли в Литературном клубе Андовера
[8]
. Ведь не только его одолевают всплески поэтического вдохновения.
Норрис издал удивленный смешок:
— Ты хочешь стать поэтом?
— Дядюшка не смог смириться с этим раньше, зато теперь ему придется. И почему я не вправе выбрать литературную жизнь? Посмотрите на Джонни Гринлифа Уиттиера
[9]
. Некоторые его стихи уже снискали успех. А этот малый, писатель из Салема, господин Готорн
[10]
. Он всего на несколько лет старше меня, но я готов побиться об заклад — Натаниэл очень скоро сделает себе имя. Почему бы не заняться тем, чем пылко увлечен? — Чарлз бросил взгляд на Венделла: — Как ты это назвал однажды? Тягой к перу?
— Пьянящей радостью авторства.
— Да, верно! Пьянящая радость! — Чарлз вздохнул. — Но при таком занятии вряд ли можно сколотить состояние.
— Я почему-то сомневаюсь, что тебе есть нужда беспокоиться об этом, — сухо возразил Венделл, окидывая взглядом хорошо обставленную спальню.
— Трудность в том, что дядюшка считает, будто стихи и романы — просто легкомысленное развлечение, не имеющее особого смысла.
Венделл сочувственно кивнул.
— Мой отец тоже сказал бы нечто подобное.
— И у тебя ни разу не возник соблазн пренебречь его мнением? Наперекор ему выбрать жизнь литератора?
— Но у меня нет богатого дядюшки. К тому же мне вполне нравится медицина. Она меня устраивает.
— Ну а меня она никогда не устраивала. И теперь дядюшке придется с этим смириться. — Чарлз бросил взгляд на свою культю. — Нет ничего бесполезнее однорукого хирурга.
