— Ее зовут Маргарет, — сказала Роза.
— Маргарет, — тихо повторил доктор Гренвилл. И взял ребенка на руки.
37
НАШИ ДНИ
Джулия снесла свой чемодан по лестнице и оставила у парадной двери. А потом зашла в библиотеку, где в окружении коробок, уже готовых к отправке в Бостонский Атенеум
[12]
, сидел Генри. До этого они вместе сортировали документы и запечатывали коробки, но письма Оливера Венделла Холмса аккуратно отложили в сторону, чтобы не потерять.
Теперь Генри разместил их на столе и снова принялся перечитывать — наверное, уже в сотый раз.
— Мне тяжело отдавать их, — признался он. — Может, стоит оставить их у себя?
— Вы уже пообещали Атенеуму, что пожертвуете их.
— Но ведь я имею право передумать.
— Генри, они требуют осторожного обхождения. Архивариус лучше знает, как их хранить. И потом, разве это не здорово, если об этой истории узнает весь мир?
Генри, ссутулившись, упрямо сидел в своем кресле и разглядывал бумаги с видом сквалыги, который ни за что не согласится расстаться со своим богатством:
— Они слишком много для меня значат. Это нечто очень личное. Подойдя к окну, Джулия взглянула на море.
— Я понимаю, о чем вы, — тихо призналась она. — Для меня это тоже личное.
— Вы все еще видите ее во сне?
— Каждую ночь. Уже несколько недель.
— И что же вам снилось прошлой ночью?
— Это были какие-то… картинки. Образы.
— Какие образы?
— Рулоны ткани. Ленты и лекала. Я держу в руке иголку и шью. — Покачав головой Джулия рассмеялась: — Генри, я совсем не умею шить.
— А Роза умела.
— Да. Иногда мне кажется, что она ожила и говорит со мной. Читая письма, я словно воскресила ее душу. И теперь ко мне приходят ее воспоминания. Я будто снова проживаю жизнь Розы Коннелли.
— Сны настолько яркие?
— Я вижу все, вплоть до цвета нитки. И это говорит о том, что я слишком долго думала о ней. «И о том, какой была ее жизнь», — добавила про себя Джулия.
— Похоже, мне пора отправляться на паром, — продолжила она вслух.
— Жаль, что вам приходится уезжать. Когда вы снова меня навестите?
— Вы в любой момент можете приехать ко мне.
— Может быть, когда вернется Том? Тогда за одну поездку я навешу вас обоих. — Генри помолчал. — Так скажите же мне. Что вы о нем думаете?
— О Томе?
— Знаете, он ведь хороший жених. Джулия улыбнулась:
— Знаю, Генри.
— А еще он очень разборчив. Я наблюдал за тем, как он менял девушек, и ни одна из них долго не продержалась.
Вы мопга бы стать исключением. Только нужно дать понять, что он вам интересен. Он считает, что это не так.
— Он вам так и сказал?
— Он очень огорчен. Однако Том — человек терпеливый.
— Что ж, он мне нравится.
— Так в чем проблема?
— Возможно, он нравится мне слишком сильно. И это меня путает. Я знаю, как быстро рушится любовь. — Джулия снова повернулась к Окну и посмотрела на море. Вода была спокойной и ровной, словно зеркало. — Сегодня ты счастлива и влюблена, и все вокруг кажется прекрасным. Ты считаешь, что беды не случится. А потом она обрушивается… Так было у нас с Ричардом. Так произошло и с Розой Коннелли. И все заканчивается тем, что приходится страдать до конца своих дней. Роза всего лишь раз глотнула счастья с Норрисом, а потом всю жизнь жила воспоминанием о том, что потеряла. Генри, я не уверена, стоит ли. Не знаю, смогу ли я выдержать это.
— Я думаю, из жизни Розы вы извлекли неверный урок.
— А какой же верный?
— Бери, пока можешь! Люби.
— И страдай от последствий. Генри фыркнул:
— Вы знаете, что означают ваши сны? Это послание, Джулия, но вы его так и не поняли. А она бы воспользовалась такой возможностью.
— Не сомневаюсь. Но я не Роза Коннелли. — Джулия вздохнула. — До свидания, Генри.
* * *
Джулия еще ни разу не видела Генри таким опрятным. Пока они сидели в директорском кабинете Бостонского
Атенеума, она то и дело поглядывала на него украдкой и поражалась: неужели это тот самый старик Генри из
Мэна, что слоняется по своему скрипучему дому в мешковатых брюках и фланелевых рубашках? Встретившись с ним в бостонском отеле, где он остановился, Джулия рассчитывала увидеть Генри в привычном наряде. Но в гостиничном вестибюле она обнаружила мужчину, одетою в черную тройку, в руках у него была эбонитовая трость с медным набалдашником. Однако Генри сменил не только одежду, но еще и вечно хмурое выражение лица и прямо-таки флиртовал с госпожой Заккарди, директрисой Атенеума.
Да и госпожа Заккарди, которой было лет шестьдесят, тоже с удовольствием заигрывала с ним.
— Не каждый день, господин Пейдж, мы получаем такие значимые пожертвования, — заверила она. — У нас образовалась целая очередь из ученых, жаждущих взглянуть на эти письма. Уже довольно давно не появлялось никаких новых материалов о Холмсе, и мы очень рады, что вы решили пожертвовать их именно нам.
— О, я долго и тщательно обдумывал это, — ответил Генри. — Рассматривал и другие организации. Но, несомненно, самая красивая директриса — в Атенеуме.
Госпожа Заккарди рассмеялась:
— А вам, сэр, нужны новые очки. Впрочем, я обещаю надеть самое сексуальное платье, если вы с Джулией придете сегодня на ужин, организованный нашими попечителями. Я уверена, они будут рады познакомиться с вами.
— Мне бы очень хотелось прийти, — признался Генри. — Но сегодня мой внучатый племянник прилетает домой из
Гонконга. И мы с Джулией собирались пробыть с ним весь вечер.
— Тогда, возможно, в следующем месяце. — Госпожа Заккарди встала. — Благодарю вас еще раз. Лить немногих сынов Бостона почитают так горячо, как Оливера Венделла Холмса. А история, которую он рассказывает в этих письмах… — Директриса застенчиво усмехнулась. — Она настолько горестная, что я немного всплакнула. На свете есть столько преданий, которые нам не суждено узнать, столько голосов, утонувших в веках… Спасибо, что подарили нам историю Розы Коннелли!
Когда Джулия и Генри выходили из директорского кабинета, его трость начала издавать громкое «тук-тук-тук».
Был четверг, и в этот ранний утренний час Атенеум пустовал — они оказались единственными пассажирами в лифте, единственными посетителями, бродившими по вестибюлю, и стук, производимый тростью Генри, эхом оглашал помещение. Когда они миновали выставочный зал, Генри остановился и указал на вывеску с названием текущей экспозиции — «Бостон и трансценденталисты
[13]
: портреты эпохи».
