- Ты дебил, ты чего с ней сделал?
- Не трогал я её, - давит пальцами на виски.
Он на самом деле в ноль. Еле на ногах стоит.
- Кому ты это говоришь? Я идиот, по-твоему?
- Даня, я реально пальцем её не трогал. Приехал, а она перед капотом упала. Припадочная.
Он продолжает стоять на месте, делаю шаг в её сторону. Она плачет, катается по земле, кричит. Не могу разобрать, она что-то говорит, что-то невнятное, дёргается, её слова превращаются в вой. Он режет слух.
Кидаюсь к ней, вцепляясь в плечи.
- Эля!
Ору, зову её, но она ни черта не слышит. Продолжает плакать, шептать, что ей больно. Говорить об огне. Теперь отчётливо понимаю, что она твердит об огне.
Брыкается, приходится отпустить, но лучше б я этого не делал. Она ползёт по земле, рыдает, а потом падает, замирая.
- Встал чего? Воды дай! - ору Дягилеву.
Он отмирает, начинает суетиться.
- Дар, валить надо. Давай её тут оставим.
- Ты дебил?
- А что? Нет, ты прав. Она же сдаст! Надо её куда-то вывезти, на дачу. Да. На нашу строящуюся дачу, там сейчас никого нет.
- Ты че несёшь? - поворачиваюсь к нему. - Её в больничку надо.
- Нет. Она ментов всполошит. А если прессу? Если журналюги узнают! Ты сам знаешь, что твой отец с нами сделает.
Испугался. Теперь дошло наконец.
- Сучий спор. Какого я влез вообще?!
- Это ты мне его предложил, Дар, спор. Ты предложил, кто первый её трахнет! Ты! Я здесь ни при чём, - хватается за голову, мельтеша перед глазами. - Да я вообще случайно приехал. Ты меня сюда позвал. Ты, - бормочет в свои ладони, иногда перебивая поток слов абсурдным смехом.
О да?! Конечно я. Смешно. Захарка обдолбался, а теперь ещё, походу, обделался.
- Да не ссы ты уже, раздражаешь.
Тяну её за талию на себя, поднимая с земли. Она бултыхается, орёт как дурная, но это не мешает засунуть её к себе в машину.
- Воду давай!
- Что?
- Воду сюда дай, придурок.
Захар протягивает бутылку, у него трясутся руки, откручиваю крышку и выливаю ей всё это на голову. Она замирает и почти сразу замолкает.
Дягилев что-то бормочет, ржёт, скулит, закатывает глаза, не в состоянии стоять на месте. Его качает, он ходит туда-сюда. Раздражает.
Сжимаю пальцами Элькины скулы, вглядываясь в зрачки, вроде в себя приходит.
- Дар, давай что-нибудь сделаем, давай её того.
- Совсем придурок?
Больше вообще нет желания его слушать. Разворачиваюсь и просто бью ему по роже.
Не зря я за Шелестом с семнадцати лет в зал таскался. Так что удар у меня поставлен. Захарка валится на травку, а я закрываю дверь машины с Элиной стороны.
В больницу она не хочет. Хочет домой. Может быть, так даже лучше.
Она стеклянными глазами смотрит в лобовуху, а я не могу понять, что это, бл*дь, было? Какого? Что с ней не так вообще? Или Дягилев успел что-то сделать? Да я вроде ненамного опоздал по времени.
- Эля, - повышаю голос, чтобы привлечь внимание, когда мы останавливаемся у подъезда.
Но она молча вылезает из тачки. Дура!
Пока она там кричала, плакала и шептала, что ей больно, что она горит, мне казалось, что ещё немного - и я двинусь сам. Потому что это ненормально. Сука, я испугался. Наверное, впервые в жизни я испугался настолько, что у меня самого чуть крыша не уехала. Я стоял, смотрел, как она катается по земле, словно хочет сбить огонь, и ни черта не мог сделать.
Мне было её жаль. А ещё очень хотелось утопить Захарку в огромной луже неподалёку.
Только вот если всё это всплывёт, крайний для моего отца буду я.
Сижу в машине до того момента, пока она не садится на лавку у подъезда, роняя сумку на землю. Сидит, смотрит в одну точку, не шевелится.
Бл*дь. Чего она тут уселась? Домой пусть валит.
Подхожу и сажусь рядом.
- Ты чего здесь сидишь?
- Что?
- Домой пошли.
- Да.
- Ключи дай.
Она пинает сумку ногой и отворачивается.
Ясно. Перетряхиваю содержимое, наконец-то находя ключи.
- Идём.
Поднимаю её за плечи и, придерживая, завожу в подъезд. На лестнице она отталкивает меня и идёт сама. В себя, походу, приходит. Уже хорошо.
В квартире пустота. Её родоки так и не вернулись. Как они вообще куда-то уезжают, если знают, что у неё мозги набекрень? Закрываю щеколду на цепочке и проворачиваю ключ два раза.
Эля топает в ванную. Умывается. Я хожу за ней хвостиком. А вот когда она достаёт какие-то таблы, отбираю у неё банку.
- Это что?
- Успокоительное.
- Какого хрена?
- Отдай.
- Нет. Он тебе что-то сделал?
- Кто?
- Захар.
- Нет.
- Тогда что это было?
- Ничего. Дай таблетки.
- Нет.
- Мне нужна таблетка! Дай мне таблетку, - орёт, толкая меня в грудь.
Делаю шаг назад, Разумовская смотрит на меня с вызовом всего пару секунд, по прошествии которых с ненормальной улыбкой на лице расстёгивает пуговицы на своей рубашке. Смотрю на это представление, пока до конца не понимая, чего она задумала.
- Ну, давай, трахни уже меня и свали из моей жизни, вы же на это спорили, - кидает рубашку на пол, - сволочи, ненавижу, - сползает по стене, - ненавижу вас всех. Вы не люди. Нелюди, - качается из стороны в сторону, обхватывая колени руками, - ненавижу, - шёпотом.
Прикрываю глаза, медленно выдыхая. Она не в себе. Я понимаю, что у неё шок, что ей хреново, и, походу, всё гораздо хуже, чем я себе представлял. Оставить её так будет неправильно. Ей нужен врач. Достаю телефон.
- Успокойся, - поднимаю её с пола, дотаскивая до кровати, - сиди здесь, - выхожу за дверь и звоню Борисову. - Николай Валерьевич, это Даня, доброй ночи. У меня тут пара вопросов, но лучше, чтоб вы приехали.
Я знаю, что теперь отец в курсе. Борисов ему всё расскажет, но так, по крайней мере, не будет масштаба. Да и эта не нажрётся таблов и не склеит ласты.
А потащи я её сейчас в обычную больничку, сразу появятся вопросы. А так...
Ну поорёт папа немного, когда узнает, главное, чтобы Разумовская молчала и не пошла стучать ментам или журналюгам...
Борисов спрашивает адрес, куда ему приехать, явно удивляется, как я сюда попал, но как штык стоит у парадной через сорок минут.
