— Да нет, я не о фотографии. Кейт недоуменно нахмурилась:
— А о чем?
— Рамка, — был ответ, — она из серебра.
Джоселин и ее брат висели, как обезьянки, на проволочной ограде. Увидев, что Кейт и Дэвид вышли из отеля, они спрыгнули на землю и уставились на них в ожидании. Джоселин была слишком худа и мала для десяти лет. Ножки-спички торчали из-под мешковатого платья. Босые ноги были грязными. Мальчик лет шести, такой же грязный, как сестра, держался за ее юбку.
— Он умер? — спросила Джоселин и, когда Кейт кивнула, сказала: — Я знала это. Взрослые никогда не говорят детям правды, и это глупо.
— Что тебе сказали о Чарли?
— Сказали, что уехал.
— Вы с Чарли были хорошими друзьями? — спросил Дэвид и улыбнулся.
Его ослепительная улыбка могла растопить любое женское сердце, не только десятилетней девочки.
— У Чарли не было друзей. У меня тоже нет. Только Гейб, но он мой брат.
Маленький Гейб улыбнулся и вытер нос о платье сестры.
— Кто-нибудь здесь кроме вас знал Чарли?
Она в задумчивости пошевелила губами.
— Можно попробовать поговорить в «Малони». Это бар. Он находится вон там.
— Что вы здесь делаете опять? Убирайтесь. Пока я не потерял из-за вас лицензию!
Джоселин и Гейб ловко пробрались по пустоватому залу к барной стойке и забрались на стулья.
— Эти люди хотят видеть тебя, Сэм, — провозгласила Джоселин.
— Вы не видели знак, что вход сюда запрещен до двадцати одного года?
— Мне семь, — сказал Гейб. — Можно мне оливку?
Недовольно ворча, бармен запустил руку в кувшин, вытащил несколько оливок и положил на прилавок.
— А теперь, пока вас никто не заметил… — И замолчал, увидев приближавшихся к стойке Кейт и Дэвида. По его взгляду можно было понять, что ему редко приходится видеть в своем баре столь хорошо одетых людей.
— Я не виноват. Эти пострелы сами сюда ворвались. Я собирался их вышвырнуть.
— Да они не инспекторы по алкоголю, — сказала Джоселин и положила оливку в рот.
— Нам нужна информация, — сказал Дэвид. — Об одном из ваших клиентов. Чарльз Декер.
Сэм внимательно оглядел Дэвида, оценил дорогой костюм, шелковый галстук.
— Он мертв. Я не говорю плохо о мертвых. Будете что-нибудь заказывать?
Дэвид вздохнул и покорно залез на стул.
— Ладно. Два пива.
— И все?
— И два ананасных сока, — добавила Джоселин.
— Двенадцать баксов.
Он налил сок в два стакана, и дети сразу принялись пить.
Дэвид положил на прилавок двадцать долларов.
— Расскажите нам о Чарли, — попросила Кейт.
— Он часто сидел вон за тем столиком. — Бармен кивнул на угловой столик.
— Что он делал?
— Пил. В основном виски. Неразбавленным. А еще я делал ему коктейль, мой фирменный.
— Сделайте и мне, — попросила Кейт.
— А пиво?
— Выпейте его сами.
— Спасибо. Но я никогда не пью на работе. Он налил в стакан джина, выжал половину лимона, добавил до верха крем-соды.
— Пять баксов, — предупредил он. Она попробовала.
— Неплохо.
— Так о чем вы говорили с Чарли? — напомнил Дэвид.
— Он приходил почти каждый вечер. Может, Чарли был бы не прочь поболтать в компании, но не мог говорить, только шептал. А несколько дней назад вдруг не пришел.
— Не знаете почему?
— Говорят, его искала полиция. И что он убил несколько человек.
— А вы что об этом думаете?
— Чарли? Ерунда.
Джоселин протянула ему пустой стакан.
— Можно мне еще сока?
Он налил детям сок.
— С вас восемь баксов.
Дэвид потянулся за бумажником.
— Ты забыл посчитать оливки, — напомнила Джоселин.
— Оливки бесплатно. — Оказывается, у него была совесть.
— Чарли когда-нибудь упоминал имя Дженни Брук? — спросила Кейт.
— Как я уже сказал, он почти не говорил. Старина Чарли просто сидел и писал свои поэмы. Он писал, переписывал, портил бумагу. Оставлял полно мусора.
Кейт удивилась:
— Не могу вообразить, чтобы он был поэтом.
— Сегодня все поэты. Но Чарли подходил к делу серьезно. Последний раз у него не было денег заплатить за выпивку. Он вырвал из тетрадки стихи и подарил мне. Сказал, что когда-нибудь они будут стоить денег. Ха! Как будто я дурак. — Он начал тереть прилавок подозрительной чистоты тряпкой.
— У вас сохранились эти стихи? — спросила Кейт.
— Да вон они, на стене.
Узкий лист бумаги был приклеен скотчем к стене. Кейт с трудом разобрала слова, в баре было мало света.
Вот что я им сказал:
Исцеление не в прощении,
А в памяти
О тебе.
Запах моря на твоей коже,
Следы маленьких ног на песке —
Это навсегда.
Ты лежишь там и сейчас у моря,
Открываешь глаза, дотрагиваешься до меня,
И солнце просвечивает сквозь кончики пальцев.
И я исцелен,
Я исцелен.
— Что скажете, — спросил Сэм, — неплохо?
— Еще бы, — сказала важно Джоселин, — ведь их написал Чарли.
— Кажется, мы зашли в тупик, — сказал Дэвид, когда они вышли из бара на яркий солнечный свет. Но про себя подумал о другом.
Как и наши отношения.
— Так много неясного осталось во всей этой истории, — размышляла Кейт, — что полиция просто не имеет права закрыть дело.
— У полиции много остается таких дел — с неясными, не выясненными до конца обстоятельствами, так называемые висяки.
— Как грустно, правда? — Она оглянулась на отель «Виктория». — Когда человек умирает и ничего не остается от него, никаких следов, что он существовал на свете.
— Ты можешь сказать так обо всех нас. За исключением великих писателей, художников или архитекторов. У них остаются книги, картины, здания. А у остальных?
— Только дети.
Помедлив, он ответил:
— Если повезет.
— Нам достоверно известно одно — он любил ее. Свою Дженни. — Она вспомнила лицо на фотографии. Незабываемое лицо. Даже спустя пять лет после ее смерти волшебный образ Дженни Брук повлиял на жизнь четырех человек. Один любил ее, а трое из них видели, как она умирает.
