— Но ты же не коммунист, — воскликнула Сьюзан. — Как это несправедливо!
— Вот если он был коммунистом, — сказал Рита, наклоняясь, чтобы потушить окурок и взять новую сигарету, — тогда это было бы и правда несправедливо. У каждого человека есть право зарабатывать себе на жизнь? Они, кажется, забыли об этом.
Сьюзан была в отчаянии.
— Что же вы будете делать?
— Он будет торговать тако, — сказала Рита. — Я заложу в ломбарде свою задницу, куплю десять фунтов гамбургеров, и мы будем бегать по пляжу и предлагать их тем, кто оголодал.
— Мы работаем, — поспешно добавил Джуит. — Не волнуйся. Жизнь полна иронии. Все остальные коммунисты, настоящие коммунисты, просто обожают Риту. Они собрались небольшой компанией и сколотили труппу. Она играет в каждом спектакле. Платят они всем поровну. А поскольку играет Рита, то, стало быть, и я тоже. Они думают, что я тоже коммунист. Среди них есть великие актёры.
Он взглянул на Риту.
— Дай Сьюзан пару билетов, ладно?
Рита поставила стакан на стол, соскочила с дивана и удалилась.
— Они меня очень хвалят. Конечно, им лучше знать. Хотя вообще-то, где политика, там и ложь. Но я доволен. Я многому научился.
— Только бы ты выкарабкался из этого, — всплакнула Сьюзан.
— А как твоя живопись? — спросил Джуит.
— Галерею закрыли, — грустно сказала она. — Я ходила со своими картинами по Ла Шинега. Прохожие так и пялятся на меня — терпеть этого не могу Им не нужны мои картины. Только Циммерман надо мною сжалился. Бедный старик. Я навещала его в больнице. У него всё лицо перекосило, Оливер. Слюна течёт. Я не могла понять ничего, что он говорил.
— У тебя всё устроится, — сказал Джуит. — Когда дела так плохи, что не могут быть хуже, они вдруг налаживаются. Этому меня научил Нью-Йорк А что с рекламным агентством? Помнишь, на похоронах, ты говорила, что они звонили тебе и предлагали вернуться?
— Я не хочу этим заниматься. Я и так занималась этим слишком долго. Я беру уроки гончарного дела. Но это, похоже, совсем не то. У меня получаются какие-то куличи из глины, такие же кривые, как я. — Она горько усмехнулась. — Всё, что мы делаем, похоже на нас самих. — Она вздохнула, опустив плечи. — Наверное, мне придётся вернуться в агентство. А что ещё остаётся?
И вот теперь он сидит в прокуренном номере мотеля напротив Риты, которая склонилась над картами. За окном воет ветер, а их согревает хлебная водка.
— Бедная женщина. Всё у неё с самого начала не ладилось, правда? Это увечье. Теперь болезнь.
— Она богата и знаменита, — говорит Джуит. — Она быстро пришла к тому, что было ей по душе. Вдвое, а то и втрое быстрее, чем я. — Он берёт последнюю даму, открывает карты и говорит: «Джин!»
Рита хмыкает. Короткая сигарета тлеет в её ярко накрашенных губах. Её глаз всё так же прищурен. Она складывает колоду и берёт со стола пачку из-под карт. Джуит допивает водку. Он говорит:
— В конце концов, она даже нашла мужчину, который на ней женился. Она любила его. Очень любила. К сожалению, он был слепой.
Рита поводит бровью.
— Это что, шутка спьяну?
— Нет, это правда. Беда Ламберта была в том, что он забывал о своей слепоте. Это его и убило. Однажды ночью его сбила машина. Я повидал её после этого и могу сказать, что с тех пор она плюнула на жизнь. И вот через семь лет после этого смерть подстерегла и её. Всю свою жизнь она хотела только любви.
— Все мы хотим того, чего не можем достичь. — Рита кладёт карты в пачку. — А в том, что мы имеем, нет ничего хорошего. Поэтому я и кидалась в тебя тарелками. — Она вздыхает. — Послушай, любовь моя, я уже совсем никакая. Иди спать, Оливер, ладно?
Он неловко поднимается.
— Мне понравилось вспоминать дом на пляже. — Он смотрит на часы, которые говорят ему, что он слишком долго задержался в пятьдесят четвёртом. — А тебе?
— Это было ужасно, — отвечает она. — Но зато весело.
Она кладёт бутылку обратно в карман жилета, берёт с кровати полушубок и шляпу и вешает их в стенной шкаф.
— Я даже потренировалась в стрельбе.
Она смеётся.
— Ты целилась очень неплохо. — Он берёт с кровати свою куртку и одевается. — Правда, ты чуть меня не убила.
Был ясный день, такой же, как предыдущий, только восемь лет спустя. Всё это видели маленькие дети, сопливые малыши Кони с морщинистыми ладошками и красными шеями. Они смотрели большими глазами из открытых окон первого этажа, свесив ручки и ножки с лестничных перил. В этот раз дети смеялись беззубыми ртами над тем, как Рита вышвыривает одежду Джуита с той самой длинной шаткой наружной лестницы. Как Рита выносит выдвижные ящики с его одеждой и опорожняет их, затем несётся обратно в дом, тащит за собой старый маленький туалетный столик и кидает его прямо в Джуита. Попадание было точным. Столик сломал ему левую руку. А, может, он и сам сломал её, когда падал.
В этот раз она уже ни о чём не жалела, не плакала и не извинялась. Она уже не мчалась к нему с безумной любовью, как было, когда она кидала в него раскалённые кофейники и стаканы. В этот раз она плюнула в него, вбежала обратно в дом и захлопнула дверь. Она даже не вызвала скорую. На улице собралась кучка людей в плавках и купальниках. Их привлекли громкие ругательства Риты на испанском и на английском. Разинув рот, они наблюдали за тем, как какой-то несчастный полуголый придурок пытается попасть в дом обратно по лестнице. Скорую вызвал один из этих зевак А потом потребовал назад свои десять центов, когда санитары усаживали Джуита в карету.
— Сейчас ты готов простить меня? — Она снимает с себя через голову разноцветную водолазку — с оранжевыми, алыми, красными и зелёными полосами. — Знаешь, я не понимала, что делаю. А что я могла сделать? Что мы могли сделать?
Она бросает водолазку на стул. Бюстгальтер крепко обтягивал её массивные груди, словно парус, надутый ветром. Её кожу теперь покрывало множество родинок, как бывает у пожилых женщин. Он отворачивается.
Она говорит:
— Вся проблема была в Конни. Конни и её дети.
— Нет, — холодно отвечает он. — Проблема была во мне. Я не мог смириться с тем, что между нами всё кончено. Я не мог этого принять, не мог даже думать об этом.
Он застёгивает молнию своей куртки.
— А у тебя не хватало духу сказать мне, что я стал пятым колесом. Ты оставалась добра ко мне столько, сколько могла. Не удивительно, что иногда ты теряла контроль над собой. — Я? Оставалась к тебе добра? Чёрт меня подери! Да как бы я без тебя за детьми присматривала?
Она идёт в ванную. В умывальнике плещется вода. Он слышит, как она фыркает. Она смывает свой грим. Её голос вибрирует в кафельных стенах ванной:
— Я обманывала себя, думая, что смогу. Но этот обман разлетелся на куски. Двадцать четыре часа вместе с Конни и только с ней? Забудь.
