Ее смех слаб и ироничен.
— О, да. И тогда она забывала о болезни. Но очень расстраивалась, что выпадают волосы — ты знаешь, это всегда бывает, когда лечат химиотерапией. Ей нравилось выглядеть красивой. А я не могу выглядеть красивой, даже если очень постараюсь. И мне плевать на волосы. Но рвота — это страшное дело. Помнишь, как я ненавижу рвоту? Ты часто держал мне голову. — Она опять пробегает пальцами по ткани и вздыхает. — Впрочем, это неважно. Зато у меня появится время закончить работу.
Она пристально смотрит на брата.
— Ты будешь держать мне голову? — спрашивает она и поспешно добавляет: — Я могу нанять сиделку, с деньгами у меня всё в порядке, а у тебя своя жизнь.
— Временем я располагаю, — говорит он. — Не буду врать, мой телефон не обрывается от звонков с предложениями о работе.
Он гладит её по волосам. Мягким, нежным волосам пожилой женщины.
— Если эта ситуация чудесным образом переменится, мы подумаем о сиделке.
Она берёт его ладонь и на мгновение прижимает к своей щеке, тоже мягкой, как у пожилой женщины. Она целует ему руку и улыбается.
— Я часто вижу тебя по телевидению. Я горжусь тобой.
— Должно быть, ты смотришь на меня, почти не моргая, — шутит он. — Мои рольки проскакивают почти молниеносно. Иногда я захожу в книжные магазины, чтобы бесплатно почитать журналы по искусству. Ты в них появляешься чаще, чем я по ящику. Это я горжусь тобой. Когда я был в Лондоне с этим паршивым мюзиклом, я ходил в галерею Тейт и видел там твои гобелены. Я всем посетителям уши прожужжал, что ты моя сестра.
— Должно быть, они подумали, что ты спятил, — говорит Сьюзан, но видно, что она довольна. Он знает. Когда она довольна, она краснеет.
Он смотрит на часы.
— Близится полдень. Хочешь, приготовлю ленч?
Она гримасничает:
— Чтобы подкормить эти ненасытные белые клетки?
— Ах, Сьюзан. Будет тебе.
От её сарказма у него мурашки по коже.
— Прости, — говорит она, — но я перестала готовить себе ленч. Мне надо много работать.
Она опять принимается ткать.
— Я полна идей. Если я не сломаюсь, то смогу их осуществить.
Он идет в кухню, бросая на ходу:
— Раз уж ты собралась стать инвалидом, не надо противиться, когда за тебя что-то делают другие. Я хочу готовить. Можно?
— Спасибо, — кричит она ему вдогонку, её станок продолжает стучать.
Кухня просто ужас. Линолеум испещрён грязными пятнами и мазками. Кастрюли на плите закоптелые, сальные, с присохшими остатками пищи. Тарелки и стаканы навалены горой на столике у мойки — немытые. Он открывает захватанную дверцу холодильника, который давно не протирали. Лампочка перегорела, а внутри резкий запах испорченных продуктов. Должно быть, она махнула на себя рукой? Наверное, она поняла, что с ней происходит, задолго до того, как заставила себя пойти к доктору. Он ковыряется среди мисок, содержимое которых покрыто пушистой плесенью, пластиковых сумок, обмякших от овощей, которые превратились в коричневую жижу; находит прозрачную упаковку позеленевшего бекона. Принюхивается к красно-белому пакету молока. Прокисло. Рассматривает три яйца в ячейках на дверце. Вряд ли они могут быть свежими. В заснеженной морозилке ничего, кроме подноса с кубиками льда и остатков пинты шоколадного мороженного. Он закрывает холодильник и открывает буфет. Несколько баночек консервов, крышки покрыты толстым слоем пыли. Мятая коробка кукурузных хлопьев. Сухарики для собак Невероятно! Он возвращается к ней в комнату.
— Когда ты в последний раз ела? — спрашивает он. — Я не голодна.
Педали и перекладины то поднимаются, то падают, челнок, как крыса, снуёт туда-сюда между нитями основы. Она посылает ему кроткую улыбку; чтобы успокоить. — Я пила чай с гренками и, кажется, съела яйцо. Готовить себе — такая скука. Посмотри на меня. Я похожа на голодающую? Я ем когда мне вздумается.
— Так пусть тебе вздумается прямо сейчас.
Он выуживает из кармана пиджака ключи и, со звоном подбрасывая их на ладони, идёт к дверям. — Я в магазин. Скоро вернусь.
Когда он возвращается, её уже нет у станка. Она лежит прямо в одежде на кровати у себя в бывшей детской и спит. Простыни и наволочки несвежие. В комнате кислый запах нестиранной одежды. Она разбросана повсюду. Зеркало над красивым старинным комодом не протиралось годами. В нём он кажется себе призраком. В супермаркете он купил стиральный порошок, аэрозольные очистители, губки, скребки для сковород, средство для чистки газовых плит, бумажные полотенца, пластиковые пакеты для мусора. Он скоблит кастрюли, сковороды, моет тарелки, драит раковину; оттирает жир и копоть с плиты. Всю тухлятину из холодильника он сваливает в большие зелёные пакеты, которые затем туго завязывает и оставляет на заднем крыльце, поскольку резиновое мусорное ведро и оцинкованные бачки для отходов уже переполнены.
— У меня ни на что не остаётся времени, — жалуется она, и словно извиняется, — только на работу. Я вовсе не хотела, чтобы ты здесь занимался уборкой.
Он ест за кухонным столом, который оттёр губкой от многолетних шлепков пищи. Теперь его белая эмалированная поверхность так и сияет, несмотря на почтенный возраст.
— Я могу для этого кого-нибудь нанять. Только всё откладываю, — она смотрит на него серьёзным взглядом, — ты не должен думать, что эта халатность из-за моего отчаяния. — Как тебе омлет? — спрашивает он.
— Объедение, — отвечает она, хотя сама отщипнула всего несколько кусочков, да и то лишь за тем, чтобы сделать ему приятное. — Лёгкий, как воздух. Очень вкусный. Тебе надо открыть ресторан.
— Раньше надо было, — говорит он. — Сейчас уже поздно менять карьеру. Карьера! — смеётся он сам себе. — Подходящее словечко, правда?
— Ты прожил жизнь, — возражает она, — занимаясь любимым делом. И я тоже. Очень немногие могут этим похвастаться. Мы были счастливы.
Он кивает на её тарелку.
— Ешь, — говорит он и, глядя на сестру, тревожно добавляет — Ты села за станок только за тем, чтобы показать мне, как ты хорошо себя чувствуешь. Чтобы я счёл твой телефонный звонок преувеличением. Но стоило мне выйти за дверь, как ты сразу же легла. Ты не рассчитывала, что я застану тебя в таком состоянии. Надеялась, что к моему приходу опять будешь ткать с бодрым видом, не отрицай.
— Я быстро устаю, — говорит она. — Но посплю часок и опять берусь за работу. Это вопрос скорости, только и всего.
Она кладёт вилку на стол и умоляюще смотрит на него.
— Извини. Больше не могу. Ты не виноват. У меня желудок ссохся. Знаешь, так бывает, когда его перестаёшь чем-нибудь набивать. Всё было очень вкусно, правда.
Он улыбается.
— Я рад, — говорит он.
— Положи в пакет и спрячь в холодильник, — просит она. — А я разогрею на ужин.
