— Оливер, что происходит? Он всё время о тебе спрашивает. Он тебе не нравится, верно? Первый мужчина в моей жизни, который обратил на меня хоть какое-то внимание, а тебе не нравится. Почему?
Джуит почувствовал, как у него запылало лицо.
— Да нравится он мне. Почему он мне должен не нравиться. Ты дура. Ладно, давай следующую реплику.
Раньше он всегда говорил ей правду — во всяком случае почти всегда. Но эти её слова: «Первый мужчина в моей жизни, который обратил на меня хоть какое-то внимание», — замкнули его уста. Для неё это никогда не имело значения. Или имело? Разве она не бегала, не пряталась от мальчишек? Она редко болела летом, только зимой, чтобы не надо было ковылять по школьным коридорам. Книги стали её жизнью, рисование, живопись — всё, чем она могла заниматься одна в своей комнате, в своей безопасной кровати. А тут вдруг она заговорила как обыкновенная женщина. Боже мой, да ведь она влюбилась в Унгара! Эта догадку ударила в голову Джуиту, точно кувалда, которой забивают бычков на бойне.
Его подцепили на крюк и тащили, словно тушу, чрез всю бойню — выпотрошенного, опустошённого, с содранной кожей. Он думал только о себе и избегал думать об Унгаре, поскольку знал, кто такой Унгар и что ему от него нужно. Это пугало его до глубины души. Но он не думал о том, что мог значить Унгар для Сьюзан. Вплоть до этого мгновения. Он даже вспотел. Положение дрянь — он это хорошо понимал. Но что толку от его понимания? Ровным счётом никакого. В конце концов, ему было всего шестнадцать. Что он мог сделать? И что произойдёт, если он оставит всё так, как есть? Спустя неделю от беспокойства у него нарушился сон. Однажды он даже усадил рядом отца, чтобы рассказать ему про Унгара, но не смог вымолвить ни слова. У него не было никаких доказательств. Если Унгар голубой, то почему тогда он ухаживает за Сьюзан?
В доме для прихожан при церкви Св. Варнавы была небольшая радиостанция — серые ковры и стены, покрытые серым асбестом, два или три блестящих ленточных микрофона на металлических подставках, маленькая звукорежиссёрская с одним проигрывателем. Её окно с двойными рамами выходило в студию. Раз в неделю в студии у старшеклассников проходил урок радиовещания. Будь Джуит умён, он бы как-нибудь увильнул от этих занятий. Но Джуит был красив, а отнюдь не умён.
К тому же у него был глубокий, приятный голос, и читал он легко и с выражением. Ему всегда давали главные роли в слабых постановках о жизни известных учёных, которые в том году ставил на сцене его класс. В душе он мечтал о блестящей актерской карьере. Поэтому не мог заставить себя держаться от этого в стороне.
Разумеется, Унгар видел, как он приходит на студию и уходит. И, разумеется, Унгар стал часто заходить в звукорежиссёрскую. Он становился так, чтобы не мешать школьникам из технической группы, и слушал репетиции и радиопередачи. Делал вид, что слушал. Его глаза, словно два голубых цветка, непрерывно смотрели на Джуита. Когда Джуит замечал его пристальный взгляд, Унгар не отворачивался. Он улыбался. Джуит не знал, как себя вести, и глупо улыбался в ответ. Однажды вечером после передачи пошел сильный дождь. Унгар приехал на машине и предложил развезти по домам тех школьников, которые пришли пешком. В сером «плимуте», куда втиснулось пятеро молодых людей, стоял запах промокших шерстяных свитеров. Дважды Унгар проезжал по Деодар-стрит, однако Джуит каким-то образом остался с ним один на один в машине. Унгар всё говорил и делал так, как и ожидал Джуит, который неделями глупо уверял себя в том, что тот не станет ни говорить, ни делать ничего подобного. Он был в тупике. Он не знал, как быть. Он ведь не думал о том, как будет себя вести, а только волновался по этому поводу. Однако надо было что-нибудь делать. Он отвёл от себя руку Унгара и спросил:
— А как же моя сестра?
— Ты начал эту игру первым, — сказал Унгар. С ветвей, которые скрывали свет уличных фонарей, на машину стекали капли дождя. — Не притворяйся. Ты такой же, как и я. Ты ждал этого. Я знаю.
— Нет. — У Джуита перехватило дыхание. Он снова отвёл от себя его руку. — Я не такой, как ты. Я не голубой.
Он не мог смотреть на Унгара. Он смотрел на дождь, который ручьями стекал по лобовому стеклу машины. С чувством горечи и стыда он понимал, что лжёт. Его собственный голос казался ему плачем ребёнка, увидевшего в темноте не приснившийся, а настоящий ночной кошмар, который стоит во весь рост у изголовья его кровати. Он уверял себя, что мастурбировать вместе с Ричи Коуэном — нагишом в комнате Ричи или на тех каньонах, куда они вдвоём выбирались в поход — обычная мальчишеская шалость. Этим занимаются все ребята. Ради веселья или удовольствия. Правда, он знал, что далеко не все занимаются этим друг перед другом. На самом деле, с уверенностью он мог сказать так только про себя и Ричи. Каким был Ричи — осталось тайной Ричи, этого Джуит не знал. Но Джуит знает, какой он сам. Он просто не хочет смотреть правде в глаза, а это и есть ложь. Конечно, с Джонном Ле Клером, с Унгаром всё было по-другому. Они были взрослые мужчины. И в этом было что-то мерзкое. Его тошнило от этого.
— Так как же моя сестра? — повторил он снова и взялся дрожащей рукой за дверную ручку.
Тёплые пальцы Унгара опять были на его ширинке и мягко сжимали. Джуит возбудился. Унгар издал деликатный смешок.
— Видишь, — сказал он. — Я оказался прав.
— Это непроизвольно, — сказал Джуит, нащупал ручку, толкнул дверь плечом, и вывалился из машины на четвереньки в мокрую траву. Кос-как он поднялся и взглянул в сторону машины.
Унгар наклонился вперёд и протягивал руку — к Джуиту или к двери? Джуит схватился за дверь, чтобы не дать ему захлопнуть её. Он наклонился, мокрые волосы упали ему на глаза. Он крикнул надломленным голосом:
— Я тебе ничего не должен. Это ты должен. Ты священник, в конце концов. Сам расскажешь ей, или мне рассказать?
Дверь вырвалась из его ладони и гулко захлопнулась в тишине дождливой ночи. Машина рванулась прочь, петляя по мокрой мостовой. Джуит дико крикнул ей вслед: «А как насчёт Бога? Как насчёт греха?» Внутри одного из домов в ответ на его крик залаяла собака. Засунув руки в карманы и вобрав голову в плечи, он пошёл домой, шлёпая по лужам.
— Он бросил работу. Он уехал отсюда.
Глаза Сьюзан покраснели и распухли от слёз. Покраснел от слёз и кончик носа, а рот сделался мокрым и гадким, когда она снова заплакала. Он редко видел, как она плачет. Она прошла через трудные времена во время болезни, но почти никогда не давала волю слезам. Понадобился Джуит, чтобы сломить её. Волей-неволей. Она стояла в дверях его комнаты. Он сидел за письменным столом и вырезал из картона обложку для набора миниатюр «Наш город», который должен был приготовить. Он обернулся и уставился на неё с испугом и удивлением.
— Это ты виноват, — рыдала она. — Если бы не ты, у него бы всё было в порядке. Он мне всё рассказал. Ты. Ты.
Она приблизилась к нему на своих нетвёрдых ногах и посмотрела на него сверху вниз. Плевок ударил ему прямо в глаза.
— В тот день ты разгуливал голым по дому. Ты заметил его машину. Ты не мог не заметить её. Ты знал, что он у нас дома. Ты сделал это нарочно.
