Билл не улыбнулся.
— Ты так много говоришь, — замечает он. — О чём ты так беспокоишься?
— Я хочу, чтобы тебе здесь понравилось, — отвечает Джуит. — Я хочу, чтобы эти места стали значить для тебя то же, что и для меня. Дай мне ещё несколько минут, хорошо?
Билл ничего не ответил. Даже лицо его ничего не выразило. Джуит стал возвращаться из этих холмов в сторону Главной улицы. План его не срабатывал. Возможно, он и сработал бы, если бы Джуит бережнее лелеял воспоминания. Но он не лелеет их. И Билл это чувствует. Билл знает его. Джуиту ничего не приходит в голову, кроме как начать говорить в открытую. Он слишком долго откладывал этот день, день, когда наконец скажет всю правду, и уже чувствует себя неловко. Машин на Главной улице мало, и они едут медленно. Он рассказывает Биллу о магазине Грэя, о публичной библиотеке и о «Фиесте».
— Однажды моя мать выиграла набор посуды в Ночь Лотереи. Даже не знаю, как. Мы обычно не отмечали Ночь Лотереи. Мать ничего бы не сказала. Мамин счастливый билет оказался у Сьюзан, и она закричала. Мама только смутилась. Она нуждалась в везении меньше других людей — все знали, что у неё есть работа. Работала она учительницей. Она всё равно не стала бы пользоваться этой дешёвой и безвкусной посудой. Она отдала их в церковь на благотворительную распродажу.
Он указывает на магазин, где продаётся кухонная утварь.
— В тридцать втором году здесь была штаб-квартира предвыборной кампании Рузвельта. Мой отец был её председателем. Я раздавал листовки. Но популярности мне это не принесло. Большинство избирателей были республиканцы, пенсионеры, не богатые, но устроенные. Одна старуха сказала, что моего отца следует посадить в тюрьму за то, что он заставил малолетнего сына заниматься коммунистической пропагандой.
Билл улыбается, но только губами. Взгляд его недоверчив. Джуит паркует машину напротив пекарни Пфеффера. Почему, Билл не спрашивает. Он смотрит на сияющую витрину, жизнерадостную вывеску, буханки и кексы. Он двигает челюстью, массируя языком коренной зуб, но Джуит опасается, что хмурится Билл вовсе не от зубной боли. Сердце Джуита колотится, а со лба градом стекает пот. Солнце вошло в зенит. Он волнуется. Трясущимися руками он выключает зажигание. Он открывает дверь и, с трудом узнавая свой голос, говорит Биллу: — Ну вылезай.
Билл смотрит на часы.
— Твоя сестра будет беспокоиться. Я знаю. Здесь вы работали с Джоем Пфеффером летом перед войной. Мне не обязательно её осматривать.
Джуит выходит из машины.
— И всё же тебе лучше посмотреть.
Он закрывает дверь и ступает на озеро, образованное тенью древесной кроны на тротуаре. Он опускает монету в счётчик. Покорившись, Билл вылезает из машины и пробегает несколько шагов к Джуиту, засунув руки в карманы. Джуит берёт его за руку и поворачивается лицом к пекарне.
— Я её покупаю, Билл. Теперь у меня есть деньги, и я её покупаю. Я говорил тебе, что купил бы её, если б мог. Я уже обо всём договорился, и скоро все бумаги будут подписаны. Я заплачу большие деньги. Сделка завершится на следующей неделе.
Билл смотрит на него с разинутым ром.
— Ты не можешь, — говорит он. — А как же квартира? Я думал, когда ты получишь деньги, ты выкупишь квартиру. Я же говорил тебе, что…
И он пускает в ход аргумент. Злость берёт верх над удивлением. Он выдёргивает свою руку из руки Джуита. — Ты спятил? У тебя мозги съехали набекрень!
Он смотрит ему в лицо, ошарашенный и взбешённый.
— Ты хочешь уйти из кино? Сейчас? Ты хочешь уйти из кино и стать долбаным пекарем?
— Чем скорее, тем лучше, — говорит Джуит. — И не смотри на меня, будто тебе разбили сердце. Ты привыкнешь.
Джуит берёт со стола последнюю хризантему и переносит на кухню. Он закрывает сток на дне раковины резиновой пробкой. Пока раковина наполняется холодной водой, которая течёт тонкой струйкой, Джуит освобождает пластмассовый горшок от фольги. Он выключает кран и ставит горшок в воду, чтобы подпоить корни. На листьях уже появились признаки увядания. Это случилось довольно быстро: миссис Фэйрчайлд приходила всего лишь несколько дней назад. Джуит сминает фольгу, бросает её в мусорное ведро, закрывает дверцу под раковиной, идёт в гостиную.
Его окликает Сьюзан:
— Тебе точно не нужна моя помощь?
Он останавливается, проходит несколько шагов назад, заглядывает в её дверь. Она лежит на кровати в новых синих джинсах и новой клетчатой рубашке. Она смотрит телевизор. На экране двое мужчин — один с бородой, другой без. Они сидят в мягких креслах друг против друга. Размеренно и серьёзным тоном они беседуют о книге, которую написал один из них. Джуит говорит: — Ты хорошо себя вела, поэтому заслужила отдых.
Всё утро они вместе ходили по магазинам, и она то и дело ворчала.
— Серьёзно — ты можешь отдыхать, сколько хочешь. Завтрашний перелёт будет трудным. Там всегда народу битком.
— Я занимаю меньше места, чем ты, — говорит она.
— Рядом с тобой будет Акмазян, — говорит он, — а такие люди, как Акмазян, не помещаются никуда. Сидения в самолётах не созданы для гиппопотамов.
— Со мной всё будет в порядке, — говорит она. — Я вон по какому поводу беспокоюсь.
Она кивает на экран.
— Представь, как я буду выглядеть в этом кресле. Мои ноги не достанут до пола.
— Он будет брать у тебя интервью? — Джуит бросил взгляд на экран.
— Я смотрю, чтобы понять, насколько он помогает своим гостям отвечать. Мне кажется, я двух слов связать не смогу.
Мгновение она оба глядят на экран и прислушиваются. Она спрашивает:
— Интересно, а видно ли что-нибудь с такой высоты?
— Если только нет облаков, — говорит он. — Мне это нравится — смотреть на страну с большой высоты. Это меняет твою перспективу. Человек ничтожен. Он едва ли является точкой на огромной планете. Особенно это ощущается ночью. Маленький пучок света в огромной и чёрной пустоте — вот, что такое человек. Тоскливое зрелище.
— Обратно я, возможно, полечу ночью, — говорит она. — В твоих устах это звучит так романтично.
— Это отрезвляет, — говорит он, возвращается в гостиную.
На диване свалены в кучу упаковки вещей, которые они сегодня купили. Там же лежат два новых коричневых чемодана из кожзаменителя. Он отрывает ярлычки с ценой и пакетики с ключами от чемоданов, открывает первый чемодан, кладёт его на стол, вскрывает упаковки и достаёт из них новую одежду. Он сортирует её в том порядке, который кажется ему наиболее разумным. На дно он кладёт верхнюю одежду, брюки, жакеты, свитера, ботинки рассовывает по углам, кладёт рубашки, на них — нижнее бельё и носки, а сверху — пижаму и ночную рубашку. В той же последовательности он укладывает второй чемодан. Он вспоминает, что в сентябре в Нью-Йорке обычно стоит жара, хотя иногда и бывает дождливо, поэтому он не упаковывает её макинтош и холщовую кепку, а кладёт их на чемоданы, которые поставил у входной двери.
