– А почему ты говоришь со мной на этом варварском наречии?
– Ну как, – смутился я, – ты же вроде из России…
– Да, к сожалению, я родился в твоей дикой стране, – тяжко вздохнул он в ответ. – Но, к счастью, меня увезли в Америку, когда мне едва исполнилось шесть. Я мало что помню, а что помню, не хочу вспоминать. Однако русское слово “жиденок” засело во мне крепко. По культуре я американец, если глубоко копаться в национальной идентичности, то еврей… возможно. Но уж никак не русский.
– Ну извини, если оскорбил, я не хотел…
– Послушай, приятель, – чуть повысил голос Сергей, – ты мне расизм-то не шей! Я не расист ни разу. В стране эмигрантов глупо быть расистом. Национальностью человека оскорбить нельзя. А культурой можно! Вот ты бы хотел, чтобы я называл тебя членом племени тумбо-юмбо, практикующим каннибализм и жертвоприношения?
– Эка ты сравнил, приятель! – возмутился я. – Людоедов и великую русскую культуру рядом поставил! А как же Толстой, Пушкин, Достоевский, Тургенев?
– Да ты не обижайся, не горячись, обычно я этого никому не говорю. По крайней мере в такой форме… Но с тобой, мне кажется, можно и нужно откровенно. Не знаю, правда, почему мне так кажется… А Тургенев – это отличный пример. Помню, лет в десять, уже здесь, в Америке, мать заставила прочесть один его рассказ. “Муму” называется, слыхал, наверное. Огромное на меня впечатление произвела эта история. Вот как раз тогда я все про русских и их великую культуру понял.
– И чего ж ты понял? Не поделишься?! – спросил я агрессивно. Обидно мне потому что стало за Тургенева и русскую литературу.
– Ну как, общепринятая трактовка этого произведения примерно такая. Угнетаемый злой барыней глухонемой дворник Герасим по ее приказу утопил единственное любимое и любящее его существо – миленькую собачку Муму. После чего, несмотря на риск жестокого телесного наказания, сбежал от барыни в родную деревню. А все потому, что он яркий представитель высокодуховного и загадочного русского народа. Не смог он выдержать мук совести, плюнул на собственную жизнь и восстал. Вот только один вопрос. Зачем Герасим утопил Муму? Он что, с Мумой убежать не мог? Или для того, чтобы восстать, обязательно нужно топить любимых существ, а без этого никак? Вся ваша великая русская литература смакует этот в общем-то позорный факт. “Да, мы такие, мы загадочные, противоречивые, с широкой и непостижимой русской душой”. Многие даже восхищаются и находят в этом глубокий смысл. А я еще в десять лет на вопрос мамы “Зачем все-таки Герасим утопил Муму?” ответил: “Да тупой он! Тупой и трусливый раб. И больше ничего”. Вот тебе, Айван, и вся твоя великая литература. Ну тупо же?
– Тупо, – согласился я, и мы с ним продолжили нашу дискуссию.
Сергей оказался мягким русофобом широких взглядов. Он любил Чайковского, Прокофьева и Рахманинова, признавал значение Королева и Гагарина, восхищался воинским духом русских, но саму Россию считал страной варварской и дикой. В конце концов я устал с ним спорить. Лермонтов, написавший “Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ”, тоже формально русофоб. Ничего, стал русским классиком и изучается в школе. Сергею я предрек такую же судьбу. Он рассмеялся и сказал: “Дай бог”. На том мы и порешили.
– Ты же русофоб, Сережа, – галопом мысленно промчавшись по прошлому и стараясь попасть в пьяненький тон собеседника, произнес я. – Ты по-русски не балакаешь и Россию на дух не переносишь. Так что же с тобой случилось?
– Не люблю Россию, – согласился, по-бычьи мотая головой, Брин. – А она меня, сука, любит. Я от нее – она за мной. Сидит, падла, внутри и вылезает, когда выжру не меньше пол-литры. На пятьсот первом грамме, сука, строго вылезает, и тогда… Тогда держите меня семеро!
Он несколько секунд свирепо смотрел мне в глаза, а потом все-таки не выдержал, раскололся, рухнул на пол, задрыгал ногами и зашелся в приступе истерического смеха. Бутылка “Столичной” у него в руках разбилась, противно завоняло спиртягой, а он все дрыгал ногами, вытирал слезы, текущие из глаз, и, почему-то перейдя на английский, стонал:
– I can’t… I can’t… I can’t, my friend…
Смеялся он заразительно. Я не выдержал и улыбнулся, после усмехнулся, а потом сдался и тоже впал в смеховое безумие. Несколько минут мы с ним ржали как кони, наконец успокоились, плюхнулись – обессиленные, красные – на диван, и Сергей ловко извлек откуда-то новую бутылку водки. Отвинтили пробку, выпили по очереди из горлышка. Совсем хорошо стало. Легко-легко, пусто-пусто… Я даже не думал, что после всего пережитого может когда-нибудь стать так легко и пусто.
– А ты поверил, – после продолжительной паузы, блаженно потягиваясь, промурлыкал на английском Сергей, – я сам не верил, а вот поди ж ты, сработало. Верить надо в науку, даже такую стремную, как психология.
Я не понимал, о чем он, думал, шутить продолжает. И будто подтверждая мою мысль, он встал, поклонился в пояс и, скорчив уморительно торжественную рожу, продолжил:
– Послан я к тебе, добрый молодец, всем нашим заморским царством для переговоров – послан яблочком золотым, окошками волшебными, операционными, трубкой затейливой с видеоконтентом, числом немыслимым поисковым да социальной книгой харь. – Он сделал паузу, я робко попытался улыбнуться, но разгореться моей улыбке Сергей не дал. Резко стер торжественную гримасу с лица, стал серьезным и немного смущенно добавил: – Прости за маскарад – аналитики с психологами настаивали, что так легче будет. Все сейчас в шоке, на нервах, головы варят плохо, ну а тебе особенно тяжко пришлось. Сказали – встряска нужна, с учетом культурного кода и национальных особенностей. Вот меня, как почти русского, и послали. Типа кому, если не тебе? А я не хотел, честно не хотел, но что поделаешь… Пришлось. Ты не обижаешься? Не нужно, Айван, тебе же легче стало, прислушайся к себе – и поймешь, что легче. Даже мне полегчало, а культурный код у меня все-таки немножко другой.
Я прислушался. Действительно, чувствовал я себя на удивление хорошо. Бешеный приступ хохота прочистил организм лучше любых транквилизаторов. Я уже совсем было собрался поблагодарить Сергея за целебное веселье, но вдруг подумал, что такая моя реакция тоже, наверное, была просчитана, и мне снова стало обидно. Обиду-то я усилием воли подавил, но и благодарить расхотел тоже. Ограничился тем, что коротко произнес:
– Не обижаюсь.
– А если не обижаешься, – умеренно (видимо, ждал все-таки большего) обрадовался Сергей, – тогда давай поговорим серьезно. Для начала я обрисую тебе ситуацию в целом, там будет небольшой обзор истории интернет-капитализма в Америке, ты можешь заскучать или, наоборот, распалиться. Но прошу: не перебивай, потерпи минут пятнадцать. После мы обязательно все обсудим. Итак…
Давным-давно в одной далекой галактике на рубеже восьмидесятых и девяностых годов прошлого века жили были мальчики-отличники. Одноклассники их не любили, девочки им не давали, зато учителя и родители обожали. Мальчики, как правило, отличались слабым здоровьем, зато обладали мощным и развитым интеллектом. Но кому, кроме училок, нужен в школе интеллект? Мускулы, веселая наглость, успехи в спорте – вот что ценится в любой подростковой стае. Поэтому мальчики уходили в мир фантазий и книг, как десятки поколений умненьких мальчиков до них. Но мальчикам из девяностых повезло – у них, кроме бесполезных фантазий и книг, были еще первые компьютеры и видеоигры. Мечты вырвались из умненьких голов на свободу и обрели если не плоть, то цифру… О, это был воистину дивный новый мир… Таинственные острова, космические глубины, невероятные приключения, недоступные знания – и все это не в виде зашифрованных черных закорючек на пыльных книжных страницах, а прямо перед глазами, на экране монитора или телевизора.
