Я начинаю листать лица, буквально листать, свайпом, справа налево, как на экране мобильного телефона. Мать, орущая на описавшегося ребенка… ребенок, мучающий кошку… парень, имеющий девицу, хлопающий ее по большой белой заднице… девушка, царапающая спину парню, визжащая от боли и наслаждения… международный финансовый спекулянт, ради очередного джета обрекающий целые страны на голод и нищету… страны, вырезающие другие страны… политик, рвущийся к власти, чтобы у него всегда была под рукой доза боли… политик, защищающий власть, чтобы никому не отдать свою жирную дозу… писатель, расчесывающий собственные и чужие раны… ученый, по заказу военных открывающий новые и наиболее эффективные виды боли… старик, издевающийся над своими наследниками, чтобы почувствовать себя живым… наследники, глумящиеся над беспомощными стариками… Их миллиарды, лица сливаются в огромное грязно-серое, искаженное болью лицо. Я делаю больно, следовательно, существую. Вот оно, золотое сечение мироздания. На нем все держится. Ну хотя бы одно, хотя бы одно лицо без боли… Ну хоть кто-нибудь…
Не могу найти. Чувствую – внутри голубого шара происходит какое-то возмущение, что-то меняется, что-то необратимое началось и очень скоро закончится. У меня не остается времени, я листаю лица, читаю научные труды и философские эссе. Слова, лица, идеи, формулы образуют невероятных размеров ком, и он катится, катится, он вот-вот раздавит меня, уничтожит, сомнет, переломает… Стоп! Что-то мелькнуло, зацепка какая-то… не зацепка даже, а так… Знакомое что-то, из прошлой моей жизни. Может, показалось? А если показалось, почему так хочется вернуться? Потратить последние секунды, но рассмотреть? Чудовищным усилием я останавливаю катящийся ком и пролистываю лица в обратном порядке. Вот, опять… Нет, проскочил, снова назад… Да, вот оно, вернее – она… Я вижу разминувшуюся со мной во времени любовь. Американскую девочку-певичку. Я забыл, как ее зовут, но это точно она. Повзрослевшая, бритая наголо, в оранжевом ветхом сари, но она. Вроде бы писали, что умерла или исчезла… Ошибаюсь? Нет, у нее взгляд такой, и в глазах такое… Я останавливаюсь, приближаю картинку и оказываюсь внутри нее. Весь, вместе с голубым шаром и огромным серым комом, вместе со всей своей прожитой жизнью. Если я ошибся, мир в ближайшие несколько минут перестанет существовать.
* * *
Ее зовут Абхилаша. Как ее звали раньше, я не помню, а она не хочет помнить. Я погружаюсь в ее сознание. Бедная девочка, сколько всего она перенесла, богатая девочка, как высоко она сумела подняться… Другим человеком стала, но и частицу хулиганской певички в себе сохранила. Когда-то я ее почти любил, теперь горжусь… не ею, собой горжусь, что рассмотреть смог. Очень странное ощущение… Она не совсем человек, что-то с нею произошло, вроде как волшебница – напряжена сильно, внутри энергии дикие бушуют, она с трудом их контролирует, стоит на пороге чего-то и вот-вот этот порог перешагнет. В ее ушах наушники, она слушает… Нет, музыкой это назвать нельзя. Звуки. Что-то вроде радиошума, но чуть более упорядоченного. Она слушает очень внимательно. А я слушаю ее мысли, точнее, пытаюсь слушать, получается плохо, больше всего они напоминают дрожание до предела натянутой тетивы лука. Господи, да я же видел ее в своих снах! Там, на авианосце… когда Капитан дал отхлебнуть мне отравы из фляжки. Профессор Расмуссен, Абхилаша, крестьянин Абдула, его жена, звездные братья… Боже, помоги мне… Нет, лучше ей помоги! Я не ошибся, я выхватил ее лицо из миллиардов, это же не случайно… Помоги ей, Боже, от нее сейчас все зависит! На автомате пытаюсь перекреститься. Не выходит, нечем, нет у меня здесь рук, зато теперь в дрожании натянутой тетивы я слышу ее мысли.
Что, что, что? Тысячи попыток, почти перестала спать – и ничего… Должно получиться, я звездная женщина, и у меня должно получиться. Учитель так меня назвал, думала – подсказка, а оказалось – суть. Задача. Путь человека приводит не к ответу, а к вопросу. Это если правильный путь. Без меня у них ничего не выйдет. Я звездная женщина, и моя задача – победить звездную ось зла. Сделать ее доброй. Что, что, что? Я перевела излучение галактик в звуки, и все равно… Ну почему я такая тупая?! Времени мало, его уже почти не осталось. Мне не кажется, я знаю. Я горловина в песочных часах, время струится сквозь меня, царапается, уходит. Но что тогда? Неужели все зря? Я должна понять… Мир качается, пойму – качнется в одну сторону и устоит, не пойму…
– Абхилаша, Абхилаша, – трясет ее стоящий рядом молодой азиат, – хватит медитировать. Война! – Он давно ее трясет, а она не замечает, стоит с открытыми глазами и бесконечно повторяет про себя: “Что, что, что…”
– Что? – спрашивает она наконец, очнувшись. – Какая война, зачем?
– Индия предъявила ультиматум Пакистану, или Пакистан Индии, я не понял. Говорят, на этот раз все серьезно. CNN ведет прямую трансляцию, говорят, шахты с ракетами открыли, и сейчас, сейчас… – Азиат задыхается, глаза его от ужаса расширяются и перестают быть азиатскими, он истерично кричит: – Бежим, бежим скорее, профессор собрал всех в конференц-зале. Там… там трансляция, бежим!
– Стоять! – орет Абхилаша, и молодой человек, рванувший было в сторону полукруглого здания обсерватории, замирает. – Стоять, – уже тише повторяет она. – Компьютер с собой? Открывай.
Азиат одет в зеленую смешную толстовку, спереди на нее нашит огромный карман с надписью IQ=MC2. Из него он достает небольшой, видавший виды ноутбук, раскрывает его и ждет дальнейших распоряжений. Он давно любит ее, смерть рядом с ней для него счастье.
– Ускорь в семь раз, – приказывает Абхилаша.
Азиат барабанит пальцами по клавиатуре, и она слышит в наушниках хаотичные пулеметные очереди звездного излучения.
– Выше на три тона.
Пулеметные очереди превращаются в журчание капели.
– Удлини паузы между сигналами и добавь басов.
Капель оборачивается тяжелыми взрывами авиационных бомб.
– Замедли… ускорь… подними… опусти…
Звуки в наушниках быстро меняются, но ни в одном их сочетании нет ни ритма, ни смысла. Так продолжается до тех пор, пока звуки, слившись, не превращаются сначала в тихий, но с каждым мгновением все более нарастающий рев. Выдержать его невозможно. Азиат прикрывает уши ладонями, Абхилаша, наоборот, выдергивает из ушей наушники. Оба, пригнувшись, смотрят вверх. Небо рвут десятки следов реактивных ракет. Через несколько секунд звуки смолкают и наступает особенно заметная на контрасте с ревом тишина. “Последняя”, – думаю я. “Последняя”, – думает азиат. Звездная женщина тоже думает, но другое…
Небо порвали, гады, мало им того, что землю испоганили, так еще и небо порвали… А где же я буду летать? Я долго училась… теперь негде. Во лжи родилась, в грязи живу и в нечистотах подохну. Все подохнут… Нет, я не хочу, не могу… Нужно сшить небо, и тогда будет где летать. Нужно сшить… Но у меня ни иголок, ни ниток, у меня лишь бессмысленная звездная ось зла. Все случайно, везде хаос, даже не пытайся понять, вот что говорит ось. Это она порвала небо. Мертвый учитель, ученики, парень и девушка, сожранные в коммуне людоедов, им теперь негде быть, потому что порвали небо… Иголка нужна, маленький острый кусочек смысла, он потащит за собой все, он скрепит хаос, и снова появится небо. Что, что, что? Что это? Что нас объединяло, что заставляло хороших и плохих, богатых и бедных, белых и черных чувствовать себя единым целым? Бог? У всех разный. Жалость? У каждого своя. Любовь? Может, любовь… Любви всегда не хватает, мир задыхается от нехватки любви, но… Но любовь и есть то, чего не хватает. Я была мягкой, доброй девочкой когда-то, я весь мир была готова обнять, а любила жестких парней, потом сама стала жесткой. Не хватало потому что… В коммуну людоедов привела меня любовь. А людоедам мягкости не хватает, вонзают они зубы в мягкую плоть, жрут мягкость, давятся ею. Любовь их сделала людоедами. И всем поголовно не хватает любви к себе, поэтому люди рожают детей, а после их любят. Круг замкнулся, он постоянно замыкается, и из него не выйти… Но есть же ось, вокруг которой вертится вся наша вселенная, в ней есть аномалии. Бессмыслица и хаос – норма, смысл – аномалия. Но он есть, должен быть… Нужна только иголка, а иголка в яйце, а яйцо в селезне, а селезень в волке, а волк… Где волк? На волке, по-моему, все заканчивается. Или начинается? Иголка, яйцо, селезень, волк, лес, по которому он бежит… Где это все? Во мне, в каждом. Мир субъективен, и в этом причина существования субъекта. Мы все существуем, чтобы в нас был мир. У каждого он свой, и всем чего-то не хватает. Что, что, что? Что это? Пойму и доберусь до иголки – и сошью небо…
