— Посадки свободные и естественные, как если бы сад этот возник ниоткуда полностью сформированный, — сказала я, взволнованно теребя в пальцах широкие листья гортензии. — В Хайбери все зеленые комнаты будут характеризоваться повторением растений, применяемых для создания бордюров, однако мне бы не хотелось, чтобы из-за этого складывалось общее ощущение чрезмерного официоза. К примеру, я собираюсь высадить вот такую же гортензию виллозу в саду поэта либо окантовать по краям водный садик, хотя для нее, возможно, там будет маловато тени. И тогда бог знает, что под ней может навырастать?
— Несомненно, повылазят там сорняки, им лишь дай им почву получше, — улыбнулся мистер Джонстон.
Вдали у дома какой-то человек замахал руками, пытаясь привлечь внимание мистера Джонстона.
— Прошу меня простить, но, как видно, я там им срочно нужен, — сказал мистер Джонстон. — Пожалуйста, не стесняйтесь — можете бродить и гулять везде, где захотите. Знаю, что оставляю вас в хороших руках — он с ухмылкой взглянул на мистера Годдарда. — Но когда соберетесь уезжать, надеюсь, вы не забудете разыскать меня, чтобы попрощаться.
— Я очень счастлива, что вы привезли меня сюда, — сказала я, когда владелец поместья Хидкот бодро пошагал прочь.
— Это мне следует быть вам благодарным, мисс Смит, — сказал Мистер Годдард, беря меня за руку.
Я засмеялась:
— За что же вы должны меня благодарить? Я ничего не сделала.
— За то, что вы дали мне то, чего я желал.
У меня перехватило дыхание, когда наши взгляды встретились, такого напряжения во взгляде его синих-синих глаз раньше я не никогда видела:
— Что же это?
— Время, проведенное с вами.
— Мистер Годдард…
Он накрыл мою руку своей, осторожно и нежно сжав:
— Я лишь хотел, чтобы вы знали. Ничего более. А теперь, пойдем обратно к дому?
Эмма
— Мам, я это знаю, — говорила Эмма. Свой мобильник она сжала в руке так крепко, что суставам пальцев стало больно.
— Ничего не понимаю. Ты что-нибудь сделала не так? — ее мать переспрашивала одно и то же третий раз за десять минут
— Эйлин, — отец сказал это таким тоном, каким говорил всегда, когда ее мать принималась возмущаться особенно неистово.
— Вакансию заморозили. Такое случается постоянно, — пыталась объяснить Эмма, сворачивая на Бридж Стрит и пересекая по мосту Тач-Брук, которая из-за недавних обильных весенних дождей превратилась из неширокой речки в полноводный поток
— Эмма, ты расстроилась? — спросил папа.
Расстроилась ли она? Уж точно была задета ее гордость — этого отрицать она не могла. Также она не могла игнорировать, что велик был соблазн уйти работать на организацию, а не на себя: безопасность, пособия, регулярно выплачиваемая зарплата, отгулы на праздники. Сейчас у нее не было ничего из вышеперечисленного, но зато у нее была Turning Back Thyme — ее компания, ее команда.
— Эмма? — забеспокоился ее папа, заждавшийся ее ответа.
Она поправила сползавшую с плеча свою холщовую сумку, набитую продуктами.
— Я думаю, — сказала она.
— Я могла бы позвонить Бетани, — не унималась мать. — Хоть она теперь высоко летает и у нее имеет большие связи, но мы с ней выросли в одном квартале в районе Кройдон, и она об этом еще не забыла. Муж ее кузины играет, вроде бы, в гольф с исполнительным директором Королевского общества ботанического наследия.
— Мам, не надо, спасибо. Это не поможет, если у них не выделено бюджета на ту вакансию. Ко всему прочему, работу над заказом в Хайбери я завершу совсем не скоро, не раньше чем через несколько месяцев, — ответила Эмма. А про то, чтобы взвалить на себя еще больше работы, даже и речь пока не идет, она будет в силах сделать это тоже лишь много месяцев спустя. Ох, вот бы было здорово клонировать себя, чтобы, таким образом, одновременно работать на двух работах …
Эмма услышала, как к ней приближается какой-то мотоцикл, его двигатель стрелял громкими хлопками в глушитель.
— Ты где? — спросил папа.
— Просто иду домой, — сказала она.
— Домой? — спросила мать.
— В Боу Коттэдж, — поправила она себя.
— Хорошо, потому что нам тут на миг послышалось, что это прозвучало, словно…
— Ой, отстань от нее, Эйлин, — сказал папа со смехом. Эмма живо представила, как он при этих словах игриво пихает локтем жену.
— Все, что я хочу сказать тебе, Эмма, так это то, что уж если ты соберешься осесть где-то, так пусть это будет где-нибудь поближе к Лондону или в Суррее. Только не Мидлендс, — сказала мать.
— Я сейчас нахожусь меньше, чем в 10 милях от трассы М40, которая прямой стрелой упирается в Лондон, — возразила Эмма, — А могла бы вообще умотать да хоть в Инвернесс, помнишь, я там в предыдущий раз работала.
— Шотландия, — у ее матери аж дыхание перехватило. — Это все Чарли виноват.
Эмма закатила глаза, выражая свое несогласие. Занятая телефонным разговором с родителями, она незаметно для себя быстро дошла из поместья в деревню Хайбьери, вокруг были лавки, магазинчики.
— Чарли, все то время, сколько я его знаю, в Шотландии не жил. И вообще, никто нигде обосновываться не собирается.
— Она сейчас нелепа и сама это понимает, — сказал папа. Громкую связь он при этом отключил и теперь голос его звучал гораздо гуще, чище
— Я не такая, — Эмме было слышно, как там, на заднем фоне, мать упрямо оправдывалась.
— Она сейчас нелепа, — сказала Эмма.
Ей было слышны шаги, папа вышел в другую комнату, там продолжил разговор:
— Все дело в том, что она никак не может забыть, каково это — постоянно беспокоиться о деньгах. Вот почему она тебя так настойчиво заталкивала в университет
— А я вместо вуза пошла учиться на курсы при Королевском садоводческом обществе, — проговорила Эмма; все тогдашние материны аргументы она преотлично помнила до сих пор: — В университете я была бы несчастна.
— Я это знаю. Но также я знаю и то, что твоя мать хочет добра, — сказал папа.
Эмма вздохнула:
— Да, намерения у нее добрые, знаю.
— Ты хорошая дочь, — сказал он.
— Вы вдвоем могли бы как-нибудь выбраться в Хайбери. Вам тут может понравиться, — сказала она.
— Если это произойдет, думаю, что твоя мать будет переживать не больше и не меньше, чем всегда.
— Когда мне было лет двадцать, меня ее реакция реально напрягала, — сказала она.
— А теперь? — спросил он.
— Теперь я считаю, что я взрослая и имею право устанавливать границы, а мама может уважать их. Хотя бы их бóльшую часть.
