И вот, воскресенье, отель «Vier Jaheszeiten» («Четыре времени года») в Мюнхене, отдельный зал, мы готовы. По строгой инструкции личного ассистента маэстро интервью не должно превышать 40 минут. Вся группа очень нервничала в предвкушении встречи с одним из самых авторитетных дирижеров, известного своей строгостью и непреклонностью.
Удивило, что маэстро появился на пять минут раньше. Окинув меня с ног до головы, он произнес: «O, segniora, molto eleganta». И не теряя ни секунды – МОТОР. Где-то на пятой минуте он вдруг развеселился и театрально сказал: «Послушайте, откуда вы всё знаете? Я даже боюсь с вами разговаривать! Вы знаете обо мне больше, чем я сам». И… мы проговорили 4 часа 20 минут. Это было самое долгое интервью в моей жизни, насквозь, без малейшей паузы, без глотка воды… с бесшумной заменой аккумуляторов в камерах. Где-то посредине разговора маэстро случайно взглянул на часы и воскликнул: «Mamma mia! Мы с вами говорим уже больше трех часов»… И продолжил свой рассказ.
Ноябрь 2017 года
Ирина: Маэстро, я представила вас не только как величайшего музыканта, но и как человека с большой буквы. Мне очень близка ваша мысль, что симбиоз оркестра и хора – это символ нашего мира. Как это выглядит в наши дни?
Мути: Позвольте поблагодарить вас за ваши слова, за то, как вы представили меня. Да, наш мир движется так быстро, что у людей всё меньше времени на размышления, на общение друг с другом, на обмен мнениями, даже на то, чтобы любить друг друга. Ведь для того, чтобы полюбить человека, ты должен узнать его, а для того, чтобы узнать человека, нужно время. Наш технократический мир становится миром молчания между людьми, потому что всем интересно только смотреть в эти смартфоны. В будущем это может стать проблемой для всего человечества, потому что ценности, основанные на обмене идеями, на отношениях, уходят в небытие. А когда исчезают ценности, первое, что страдает – глубина произведений искусства. И духовный, культурный аспект жизни людей переживает своего рода декаданс, падение. Мир становится всё более агрессивным, чувство красоты с большой буквы, по-итальянски bellezza, в широчайшем смысле слова подвергается опасности. Это и есть одна из причин, по которым страдает музыка, искусство в целом. Людей всё труднее заставить сходить в музей или в концертный зал. Искусство стало не таким, как прежде. Конечно, нельзя всё обобщать, по-прежнему есть великие артисты. Но артисты становятся популистами, а популизм – это своего рода себялюбие.
Знаете, как мне повезло, что в начале моей карьеры, «карьера» – это очень высокопарное слово, моей профессиональной жизни, моим первым солистом стал великий Святослав Рихтер.
Ирина: Это было в 1968-м.
Мути: Bravissimo! В 1968-м. Я только что участвовал в одном международном конкурсе.
Ирина: В 1967-м.
Мути: Браво! Надеюсь, вы знаете обо мне не слишком много деталей. Я уже вас побаиваюсь. Тогда я был молодым неизвестным дирижёром, а Рихтер уже гигант, великий пианист. Кто-то сказал ему: «Святослав, тут есть один молодой дирижёр, он будет работать во Флоренции как раз в то время, когда у тебя там концерты. Не хочешь взглянуть?» Ответ Рихтера был таков: «Если это хороший музыкант, то почему бы и нет». Тут уже проявляется масштаб человека – ему было не важно, был ли я известным дирижёром. Если музыкант хороший, perche no? Почему бы и нет?
В ноябре 1967-го я ещё был в Милане, а Рихтер в Сиене. У него были концерты, он репетировал. Он вообще любил эту часть Италии: Сиена, Перуджа, Флоренция, конечно же, Норча. Сердце Италии. В общем, мне сообщили, что Рихтер хочет со мной встретиться. Очень великодушное предложение, но и очень осторожное. И вот я сел на поезд в Милане и прибыл в Сиену во второй половине дождливого дня на площадь Piazza de il Campo, недалеко от которой находится знаменитая Музыкальная академия Киджи Accademia Musicale Chigiana. В большой красивой комнате с двумя концертными роялями стоял этот гигант – Рихтер обладал очень внушительным физическим телосложением. Я мгновенно понял, почему он меня пригласил. Он знал, что я пианист. Рихтер был очень немногословен, сказал – prego, прошу. Я сел за рояль слева, он – за рояль справа. И мы сыграли концерт Моцарта целиком. Я играл оркестровую партию, а он – соло. Потом он произнес: «А теперь – Бриттен». Без лишних слов.
Концерт Бриттена очень сложен в исполнении. Но я родился на юге Италии и обладаю особым чутьём, я ещё в Милане тщательно подготовил оркестровую часть. Я подумал, раз он хочет, чтобы я приехал в Сиену, то это не просто для разговоров. Помню, когда я играл оркестровую партию, а Слава играл свою, он посматривал на меня заинтересованно. После того, как мы исполнили все части концерта Бриттена, он встал и сказал мне через переводчика: «Я согласен играть с ним, потому что, если он дирижирует так же, как играет на рояле, значит, он хороший дирижёр».
Ирина: Браво!
Мути: Вот так началась моя карьера. Потом мы встречались с ним ещё несколько раз и стали друзьями. Он даже был у меня на свадьбе.
Ирина: Нино Рота, Святослав Рихтер, наверное, были главными музыкальными героями вашей свадьбы?
Мути: О si! О да! Это была очень длинная свадьба, она началась в церкви, потом был приём, а позднее светский ужин в Равенне. Но светский не в том смысле, как английский светский ужин, а простое застолье, где люди объединены двумя страстями – страстью к опере и страстью к еде.
Ирина: Отличная комбинация, как у Россини.
Мути: Si. Россини был мастером этих двух страстей. Праздник был в ресторане, который до сих пор работает в Равенне. Собрались люди в основном из региона Романья, а это, знаете ли, очень суровые люди. Они сильно отличаются от жителей Эмилии. Эмилия-Романья – один регион. Была такая поговорка: если человек пойдёт из Ломбардии в сторону Атлантики, ему придётся пересечь Эмилию, а потом Романью, а тогда не было дорожных знаков, как сейчас, и чтобы понять, что он уже в Романье, надо попросить утолить жажду: если подадут воду, значит, ты ещё в Эмилии, а если вино, значит – уже Романья. Вот такая разница.
Рихтер очень любил Равенну, людей, атмосферу, вообще любил эту часть Италии. Он как-то сказал мне: «У каждого человека есть в жизни две страны – его родина и Италия». Он говорил о себе. И вот все – и Рихтер, Нино Рота и другие музыканты – пришли в ресторан. Стены там были увешаны портретами Верди, Гарибальди, Мадзини, Беллини, Доницетти, Карузо, то есть людей, которые прославили Италию. К слову, они все были республиканцами, но республиканцами в таком, анархическом плане: я свободен, я – это я. Очень мирные люди, но очень прямые. Рихтер любил эту атмосферу простоты. Портреты великих людей, а с потолка свисают салями, прошутто.
Ирина: Очень живописно!
Мути: Si. Это и есть Италия. А потом, совершенно неожиданно начался некий поединок между Рихтером и Ротой. Не помню уж, кто начал первым. Рота был фантастическим музыкантом, великолепным композитором, с ног до головы наполненным музыкой. Он ведь известен не только музыкой к фильмам Висконти и Феллини, но и оперной, и симфонической музыкой. И вот Рота и Рихтер пришли к мысли устроить состязание. Каждый подходил к пианино и играл всего два такта музыки, а второй должен был…
