Ирина: А понравилось ли вам работать на Зальцбургском фестивале с Ширин Нешат над «Аидой» в качестве сценариста?
Мути: Она невероятная женщина. Меня с ней познакомил Маркус Хинтерхойзер. Он попросил меня сделать «Аиду», а я ответил, что не хочу больше этим заниматься, меня подташнивает от этих Аид со слонами, дурацкими шапочками со змеями, нелепым Радамесом – цирк какой-то. Эта опера, если забыть про финал, очень интимная, очень глубокая, оркестровка тончайшая, как камерная музыка, и на сцене находится один, максимум три персонажа. Это опера о личной драме, там много монологов. Но вы никогда такого не увидите, потому что комната Амнерис будет сто квадратных метров, и двадцать слуг с опахалами. Я сразу сказал, что не хочу всего этого. Но Маркус объяснил: есть одна дама, с которой мне будет интересно познакомиться. Когда мы встретились в Нью-Йорке и я увидел её работы, я тут же подумал – это тот самый человек, который сможет сделать «Аиду», подходящую и для меня, и для Верди.
Ирина: И для Зальцбурга.
Мути: Si. Но важно, не где мы делаем, а что мы делаем. Даже если мы ставим что-то в маленьком городке в Калабрии, самое важное – наше отношение к композитору и моральная ответственность перед ним. В общем, когда я увидел её взгляд на ситуацию, на положение женщин в некоторых регионах Ближнего Востока, её фотографии, я сразу понял, что она настоящая художница. Для меня было даже не важно, что у неё не было опыта как у оперного режиссера. Всё равно большую часть своего времени режиссёр-постановщик тратит на то, чтобы объяснять певцу, как нужно здесь взмахнуть рукой, а во время представления никто ничего не заметит, потому что все будут пытаться прочесть субтитры. Один певец мне сказал, что это действует очень депрессивно, когда, сколько бы ты ни пел, никто на тебя не смотрит – все читают субтитры. В общем, не знаю…
Человеческая ситуация, социальное положение женщин. И я сказал: это же как раз «Аида» и есть. Потому что, в чем заключается самый главный элемент «Аиды»? Взаимоотношения Аиды и Амнерис. Представительницы двух разных рас, двух разных культур, двух разных языков.
Ирина: Объединённые общей любовью.
Мути:: Si. Они обе влюблены в одного и того же идиота.
Ирина: Почему идиота?
Мути: Потому что Радамес è un idiota totale – полнейший идиот. Представляете себе, что это за человек, который начинает оперу с фразы «Se quel guerrier io fossi!»… «О, боги, если бы я мог стать таким воином, если бы моя мечта осуществилась». А мечта-то какая? Убивать эфиопов. Но Аида тоже эфиопка. Но он настолько увлечён самим собой, что продолжает: «Я пойду на войну, и я перебью всех твоих сограждан, вернусь к тебе. Будешь ли ты в восхищении от того, что твой возлюбленный поубивал всех врагов? И мы полетим на крыльях любви». Такой идиотизм! Радамес – это один из самых глупых персонажей в истории оперы.
Ирина: А почему Верди его сделал таким?
Мути: Верди не любил теноров! Я, конечно, шучу, но тут только доля шутки. Сначала он собирался за Аиду убивать всех подряд, а когда она, как нормальная женщина, говорит ему: «Любишь меня? Ну так забудь обо всём, забудь эту жестокую, знойную, бесчеловечную страну. Бежим со мной в мои леса». Какая романтика: «nostri cieli azzurri» – наши голубые небеса. Ароматы цветов et cetera. И тут Радамес начинает плакать: как я могу покинуть страну, где меня осыпали такими почестями! Конечно, я преувеличиваю для наглядности. Но это правда.
Ирина: Но музыка всё равно прекрасна. На премьере в Зальцбурге я была поражена спектаклем и режиссерской работой Ширин Нишат. Сцена не перегружена, ничего не мешает, отсутствие лишних движений и суеты, из-за которых перестаешь что-либо понимать и следить за музыкой.
Мути: Si. И именно по этой причине здесь музыка звучит легко. Я ей благодарен еще за то, что, когда в сцене с пленниками появляются эфиопы, это группа гордых людей, страдающих, но гордых. Как правило, в театрах, когда должны появиться пленные эфиопы, выходит какая-то стайка мышей. В первом акте мы слышали, что они такой гордый народ, суровые, стойкие, жестокие воины. Все боятся эфиопов. Земля Эфиопии пробудилась вновь. А они вползают, как мыши без сыра. Это же смешно! А тут ещё и костюмы были прекрасные. Я был очень-очень доволен. Но на следующий год сказал – баста, я занимаюсь только концертами. Нет-нет.
Ирина: Маэстро, ваши взаимоотношения с Венским филармоническим оркестром начались в 1971 году. Они начались с письма Караяна или с его телефонного звонка?
Мути: Зальцбургский фестиваль пригласил меня поставить «Дона Паскуале», и в том же году Караян пригласил меня сделать программу с Берлинским филармоническим оркестром. С тех пор я бывал в Зальцбурге каждый год, у меня сложились очень близкие отношения с Венским филармоническим оркестром. А знаменитый телефонный звонок случился в 1979 году.
Ирина: А с Караяном у вас были хорошие отношения?
Мути: Я не был частью его придворной свиты. Не потому, что заносчив – я его уважал. Очень часто коридор, ведущий в офис к Караяну, был переполнен дирижёрами. Ждали, чтобы поцеловать ручку, как Папе Римскому. А я был благодарен за то, что он пригласил меня, он вообще всегда поддерживал молодых дирижёров. Все молодые дирижёры того времени были обязаны своей карьерой Караяну. В начале, по крайней мере.
Итак, в 1979-м, восемь лет спустя, когда я уже поработал в Берлине и в Зальцбурге, у меня было турне по Соединённым Штатам с лондонским оркестром «Филармония». Это было моё последнее турне с ними, поскольку меня в 1982 году назначили музыкальным руководителем в Филадельфии, а одного руководящего поста достаточно, если ты хочешь делать работу хорошо. Потому что, если их два, это уже трудно, а три – это уже смешно. Если хочешь быть хорошим музыкальным руководителем, необходимо этому посвящать много времени. В том числе и потому, что музыкантам иногда ты нужен не только как дирижёр, но и как отец, как друг. Просто поговорить. Есть человеческий фактор. В 1979-м у меня был тур по Соединённым Штатам, и один из концертов был в городе Ро́ли.
Ирина: Это где?
Мути: Северная Каролина.
Ирина: Не самый центр Соединённых Штатов.
Мути: Si, si. Моя жена тоже приехала со мной. И остановились мы в одном из этих ужасных мотелей, где все двери номеров выходят на улицу. В семь утра после концерта зазвонил телефон. Я говорю жене: что за идиотизм! Наверняка ошибка, кто же может мне сюда звонить?! А звонок такой настойчивый, так что в какой-то момент пришлось подняться с постели и идти отвечать. Поскольку я был очень зол, я снял трубку и заорал «pronto»!
Ирина: В стиле Тосканини.
Мути: Какой Тосканини? В стиле Мути! Pronto! А на том конце провода мне говорят – соно Караян. И я застываю с телефонной трубкой в руке и говорю жене: ха-ха-ха, тут какой-то дурак прикидывается Караяном, потому что Караян не может сам звонить мне, в семь утра в Роли. Я снова взял трубку и говорю: allora? И тут я всё понял, потому что он опять повторил: соно Караян. О, mamma mia! И я сказал: маэстро, да как же вы меня нашли здесь, в Северной Каролине? Он звонил мне из Зальцбурга. То есть у него был час ночи, может быть. И я никогда не забуду, как он ответил. Он медленно произнёс: «Если хочешь кого-то найти, то найдёшь». По-итальянски. Он говорил по-итальянски! «Se vuoi trovare qualcuno, lo troverai». И это действительно так! Как мы часто привираем, мол, ох, я был так занят, не смог найти тебя. Если захочешь найти кого-то – найдёшь. И потом он сказал, что они планируют новую постановку «Cosi fan tutte» в Зальцбурге в 1983-м.
