Ирина: Получается, сначала старшее поколение отрицало вашу музыку?
Гия: Абсолютно. Один народный артист Грузии, композитор, при гостях из других республик сказал, что с моим приходом в музыку композиторам завезли морфий, вот такое неприятие было. Говорили даже, что я переписываю свою музыку с польских партитур… в то время, видимо, имели в виду Пендерцкого, а позже, наверно, Гурецкого.
Вот все, что касается моих родителей и ситуации, которая была в моей молодости.
ПАУЗА. ПЕРЕКУР.
Гия: Вот я смотрел вашу передачу с Риккардо Мути, и он очень много говорил о своих педагогах, начиная с Нино Рота, а у меня были свои педагоги. Это Георгий Николаевич Данелия, у которого я многому научился, в основном работоспособности. Это режиссеры Роберт Стуруа и Эльдар Шенгелая. Я их считаю не только близкими людьми, но и моими педагогами. Естественно, у меня были педагоги в консерватории, но я должен откровенно признаться, что уровень преподавания некоторых предметов, как, допустим, «анализ формы», «полифония», был по сравнению с Московской, с Ленинградской консерваторией довольно низкий. И, когда у меня спрашивают люди, знакомые с моим творчеством, как я смог найти эту нишу и выработать явление, которое называется «индивидуальностью», я всегда отвечаю: из-за посредственного образования.
Мне приходилось получать образование из музыки Шостаковича, Прокофьева. Я изучал партитуры. Ну а потом, когда наступила хрущевская оттепель, в железном занавесе появились какие-то открытые каналы.
Оттепель – это когда Игорь Блажков, дирижёр, на километровой бобине прислал мне всё творчество Антона Веберна, и если кто-то говорит о присущей моей музыке тембральной драматургии – это заслуга Антона Веберна и Блажкова. Вот что такое оттепель и эти щели, которые появились.
С помощью этих щелей я и мое поколение поняли, что существует кроме Прокофьева и Шостаковича огромный музыкальный мир, абсолютно не похожий друг на друга: Стравинский, Малер, Шёнберг.
Ирина: Пьер Булез. Он же тоже в это время начинал.
Гия: Это один из блестящих музыкантов, который мне совершенно не близок ни как композитор, ни как дирижер. Я не воспринимаю его музыку, и это нормально. Музыку Ксенакиса тоже.
Ирина: Возможно, потому что они совсем не мелодисты?
Гия: Дело не в этом. Вот Дъёрдь Лигети мне близок. Почему? Я не считаю, что человеку все должно быть близким. Я думаю, что человек должен что-то не принимать, а что-то принимать. Когда я получил стипендию немецкой академии ДААД, в одном концерте исполнялись мои произведения и Ксенакиса. Когда закончился концерт, был прием, и он не захотел мне пожать руку, настолько не близка была для него моя музыка. Я считаю, это замечательно.
Ирина: А представляете, как слушателю было интересно на этом концерте?
Гия: Я вообще не доверяю людям, которые влюблены в музыку добаховскую, потом Баха, потом классиков, потом романтиков и так далее. Огромное значение для меня имела «Весна священная» Стравинского. Я сперва услышал её в записи, а позже в исполнении Бернстайна с оркестром Нью-Йоркской филармонии в Большом зале Московской консерватории. Мы специально полетели, чтобы услышать это гениальное творение.
Ирина: Это был прорыв в вашем сознании!
Гия: Это была такая же революция, какую совершил Ленин. Только Ленин оказался, по высказыванию Струве, «мыслящий гильотиной», а Стравинский оказался величайшим новатором. До сих пор, когда я слушаю эту партитуру, а я ее знаю почти наизусть, я не понимаю, как можно создать это! Как не понимаю, как мог появиться Бах. И, вообще, многого я не понимаю.
Ирина: Ну ведь все понимать и не нужно.
Гия: Бог ты мой, конечно нет, конечно нет! Я ведь вам сказал, что я таким людям не доверяю.
Ирина: У человека должна быть внутренняя готовность, чтобы слушать и воспринимать разные трактовки. А вы чувствовали, что вам не хватает образования?
Гия: Образования всегда не хватает. Не может быть человек абсолютно образован. Хотя, наверное, какие-то индивидуумы существуют. Например, мой ближайший друг Альфред Шнитке, я могу сказать, был абсолютно образован. Он был совершено потрясающее явление. Но даже у Шнитке я не всё воспринимаю. Что-то обожаю, допустим, Санктус из его «Реквиема». Я не могу понять, как такую мелодию мог написать человек. Но в то же самое время у него есть сочинения, которые для меня менее приемлемы, и это нормально.
Ирина: А как он относился к вашей музыке?
Гия: Надо прочесть на изданных пластинках его высказывания о моей музыке. Их немало, и они положительные.
Кроме Альфреда ещё мои ближайшие друзья Арво Пярт и Валентин Сильвестров. Мне очень нравится одно высказывание обо мне Сильвестрова, что я пишу музыку музыкой. Такое мог сказать только он.
Ирина: Я слушаю вас и думаю, как поразительна эта дружба. Все композиторы, кого вы назвали – это главные композиторы нашего времени, люди, которые сотворили музыку XX и XXI века. А с Арво Пяртом, мне кажется, вас объединяет особое отношение к тишине и определенный темпоритм. Ему тоже свойственна абсолютная прозрачность в музыке.
Гия: Да. Что-то, может быть, есть общее. Вы знаете, что первый авторский концерт Арво Пярта состоялся в Тбилиси, и этим концертом дирижировал Джансуг Кахидзе, человек, который в моей жизни сыграл, даже не знаю, как это выразить…
Я в консерваторию поступил только потому, что, когда учился на геологическом факультете, у нас была на втором курсе практика в Кутаиси. Спали мы на полу в спальных мешках в школе. Первый маршрут с рюкзаком и с молотком восемь километров, обратно уже со сланцами восемь километров. В рюкзаке я нашел бумагу, карандаш и начал перечислять профессии, которые не требуют ходьбы. Ну и вот среди этих профессий музыка оказалась мне самой близкой.
Но в то время, кроме джаза, меня ничего не интересовало. Мое общение с музыкой началось не с Баха, Моцарта или Шуберта, а с Гленна Миллера. Поэтому я решил поступить в консерваторию, окончив которую я получил бы диплом, дающий мне право встать перед биг-бендом и продирижировать каким-нибудь роскошным стандартом.
Ирина: То есть, когда вы поступали в консерваторию, вы даже не знали, что вы будете писать музыку?!
Гия: Ну, может быть, знал, что буду писать из любви к джазу какие-то джазовые композиции. Я поступал на композиторский. И вот сразу же мне повстречался Джансуг Кахидзе, которого я считаю явлением: дирижер, певец, блестящий знаток грузинского фольклора и композитор. Его песни, написанные к фильмам, сегодня очень популярны в Грузии. Когда мы в Москве писали музыку к фильму «Не горюй!», он дирижировал оркестром кинематографии. И вот тогда Данелия понял степень его таланта и при озвучании этого фильма его голос звучит во многих местах.
Как он пел! Но ещё как он извлекает абсолютно разные звуки. Я его пригласил на фильм «Чудаки» Эльдара Шенгелая, и мы уже были вместе композиторами. Там есть эпизод взлета пепелаца, и он написал потрясающую музыку на основе фольклора нашего, но ничего не взял, а сам написал. В общем, я встретился с таким человеком. И, когда я был на втором или третьем курсе, он мне предложил написать симфонию.
