Ирина: Вы удивились?
Гия: Естественно, удивился. Но я ее написал. Поскольку я знал, что симфония – четыре части, я начал писать одночастную симфонию. Но в этой одной части должно было присутствовать сонатное аллегро, реприза… кульминация… затишье… и потом очень тихое окончание… Что случилось во время ее исполнения, я вам уже рассказал.
Вот такого гениального человека Джансуга Кахидзе подарила мне судьба. Потом я имел счастье сталкиваться с великими дирижерами.
Ирина: Курт Мазур очень ценил и уважал вас, он заказал вам сочинение «Светлая печаль». Это было на 40-летие Победы над фашизмом и открытие зала Гевандхауза.
Гия: Он не хотел, чтобы в этот день прозвучали фанфары в честь победы Советского Союза, и он знал, что я буду писать трагическую, печальную музыку. Он позвонил Альфреду Шнитке, Альфред перезвонил мне, я понял, что ему нужно, и написал «Светлую печаль» для большого оркестра и хора мальчиков, и использовал там строки на разных языках Шекспира, Пушкина, Гёте и Галактиона Табидзе, нашего великого поэта.
Ирина: Гия, а что произошло после того, как Курт Мазур завершил исполнение «Светлой печали»?
Гия: Когда у меня спрашивают, получаю ли я какое-то удовлетворение от своей музыки – нет, не получаю. Но когда в битком набитом зале наступает гробовая тишина и длится пять секунд, десять секунд, для меня это самое большое вознаграждение за мой труд.
Но в Гевандхаузе было какое-то исключение. Когда под звуки закулисного фортепиано мальчики постепенно покидают сцену и потом это все замолкает, проходит 5 секунд, 10, 15, я спрашиваю у моей супруги: «Что происходит?»
Ирина: Вам показалось это вечностью?
Гия: Это и была вечность. Они мне дали кассету с записью этого исполнения, и, приехав в Тбилиси с секундомером, я проверил эту паузу – она длилась около сорока секунд. И пока Мазур не сошел с пульта, не пожал руку концертмейстеру, реакции на это произведение не было. Вот эта тишина, наверное, самое большое вознаграждение.
Ирина: Это поразительный случай, ваша музыка стала потрясением для публики.
Гия: Я рад, если они чувствуют потрясение. Я сейчас упомянул мою супругу, я хотел бы очень коротко рассказать о моей семье. Я уже вам рассказал о моих родителях, а потом судьба мне подарила Люлю. Мы уже 52-й год вместе. И она оказалась абсолютно из ряда вон выходящим явлением, потому что 52 года меня терпеть это, наверное, героизм.
У меня, во всяком случае для меня, необыкновенные дети: сын и дочка, Сандро и Нато. Я бы даже сказал, что их существование в моей жизни сыграло довольно большую роль и в моем творчестве. У меня четыре потрясающих внука и супруга моего сына, которую я также люблю, как моих детей. Вот поэтому я считаю себя человеком счастливым. Но очень часто у меня спрашивают: «Если вы такой счастливый, почему вы пишете такую грустную и печальную музыку?» Я на это им отвечаю: «Вы хотите, чтобы я был несчастный и писал бы веселую музыку?» Я и пишу ее иногда, когда она нужна в кино или в театре. Но когда я пишу музыку для себя, она, как правило, бывает весьма-весьма печальна. Потому что за всю мою жизнь в окружающем мире я очень редко ощущал какую-то радость. В основном то, что происходит не только в моей стране, но и вообще в мире, меня удручает.
Вообще, я убежден, что, если что-нибудь когда-нибудь взорвет нашу планету – это экзальтированная вера в всевышнего, которую я, как правило, воспринимаю со знаком минус, и это патриотизм. Я всегда повторяю, что любовь к Родине – это не патриотизм и не профессия.
Ирина: Это верно, хотя у человека часто патриотизм определяется его генетической или паспортной принадлежностью к стране, национальностью.
Гия: Никакого значения национальность не имеет. Значение имеет индивидуальность.
И если эта индивидуальность отражает ту жизнь, которую я прожил в Грузии 56 лет, то, наверное, эта индивидуальность отражается и в сочинениях. А что касается довольно долгой жизни в Антверпене, то я всю сознательную творческую жизнь проводил в Домах творчества, в основном в Дилижане, в Репино, потом в Боржоми, где построили замечательный дом композиторов, и у каждого композитора была возможность жить в отельном коттедже и иметь довольно приличный рояль. И когда я попал в Антверпен, я продолжал жить в Доме творчества, но в Бельгии. Я очень благодарен этой стране, где я написал так много сочинений и где меня, полумертвого, отвозили в клиники, в больницу Миддельхайм. Кстати, я одно из последних сочинений назвал именем этой клиники. Наверное, раз семь меня возвращали к жизни, а один раз я был в коме две недели. Ну, конечно, мои были уже со мной, врачи им говорили, что не знают, в каком состоянии я вернусь, будет ли у меня речь… Ну, потом оказалось, что с головой все в порядке.
Ирина: Вы счастливый человек! Вы абсолютно признанный корифей. У вас каждый год новое произведение, премьера, вы не останавливаетесь. Заметно, что последние 25 лет вы больше уделяете времени камерной музыке, чем симфонической.
Гия: Киномузыкой и театральной музыкой я перенасыщен. Если считать, что я написал к 50, а, может быть, даже и больше фильмам музыку и, наверное, к 40 театральным постановкам.
Ирина: Там есть абсолютные шедевры!
Гия: Об этом не мне судить.
Ирина: В мире кино мы знаем несколько примеров полноправного соавторства режиссёра и композитора, например, Феллини и Нино Рота. Мне кажется, что у вас с Георгием Данелия было похожее соавторство. А какой у вас самый любимый фильм?
Гия: «Не горюй!», «Слезы капали», «Мимино», «Осенний марафон», хотя там музыка моего друга – Андрея Петрова. Фильмы Эльдара Шенгелая «Чудаки», «Необыкновенная выставка», «Голубые горы», эти фильмы мне очень близки. Но масса других фильмов забывается, хотя согласие я давал и на те сценарии, которые были откровенно слабые и их снимал не очень одаренный режиссер. С таким фильмом я мог расправиться за две недели, а с Данелия и Шенгелая приходилось работать. С помощью кинематографа я все время чувствую экономическую достаточность и ни о чем не думаю. Я мог потом два года, а порой и три писать очередную симфонию.
Ирина: Но все-таки вы серьезный композитор, а киномузыка это «легкий жанр музыки»? Хотя Глен Миллер – гений, Легран…
Гия: Легран – гений. Бернстайн тоже гений, Чарли Чаплин гений был и в музыке и во всем, а что Элла Фицджеральд, не гений?
Ирина: То есть гении имеют право на легкий жанр?
Гия: Ну, естественно. Вы знаете, после фильма «Мимино» песня «Чито грито» («Птичка невеличка») стала настолько популярной, что ее играли во всех ресторанах Советского Союза, я эту песню назвал «венерической». Меня не очень это радовало, потому что в Советском Союзе все рецензии, все аннотации начинаются с того, что я автор песни «Чито Грито». Я начал говорить, что не я ее написал, а Данелия, я только привел ее в порядок.
