Ирина: А на самом деле, кто ее написал?
Гия: Я!
Ирина: Гия, чем больше мы говорим, тем больше у меня ощущение прекрасной полноты вашей жизни. У каждого человека бывают разные периоды жизни, но все-таки вы счастливый человек. Избранник судьбы.
Гия: Если учитывать моих исполнителей: дирижеров и инструменталистов – то я баловень судьбы. Кроме Джансуга Кахидзе, первым выдающимся солистом оказался Юрий Башмет. Я для него написал два крупных сочинения. Это литургия «Оплаканный ветром» и «Стикс». Название «Стикс» мне посоветовал Гидон Кремер, по телефону, я ему очень благодарен.
После Башмета был Гидон Кремер. Он тоже сыграл в моей жизни огромную роль. Я для него написал, по-моему, семь-восемь, может быть, девять произведений. Общение с такой личностью, как Гидон Кремер, это просто счастье, и я могу считать его также моим педагогом. Не буду больше перечислять, все-равно кого-то пропущу, перейду на дирижеров. Кахидзе, Курт Мазур, Деннис Рассел, Дэвис Эшенбах, и, опять-таки, чтобы кого-то не обидеть, не назову больше никого.
Но я хочу повторить, что я баловень судьбы. Слава Ростропович! У меня много воспоминаний о нем, но одно, из-за чего я ему по сей день благодарен. Когда мне делали очередную операцию в городе Альст, он в шесть часов утра вызвал такси, поехал на вокзал, приехал в Брюссель, сел на такси и приехал в больницу, но в это время меня уже унесли на операцию. И он сидел несколько часов в реанимации потом и ждал. Ну, можно это забыть? Наверное, нет.
Он оказывал мне пару раз материальную поддержку. Вот какой был Слава.
Я для него написал два сочинения, одно очень коротенькое, веселенькое «С улыбкой к Славе», а второе – «Сими» – это уже 30-минутное сочинение для виолончели и большого оркестра. Сими по-грузински это струна.
Вы знаете, когда ушел из жизни Кахидзе, я дал себе слово написать сочинение его памяти. И вот написал «Дикси» для хора и большого симфонического оркестра. Оно неоднократно исполнялось и в Соединенных Штатах, и в Европе. А вот, что значит «Дикси», я не помню.
Ирина: «Дикси» – по-латыни «Я сказал». А вот как пришло название «Светлая печаль»?
Гия: Слова Пушкина. «Печаль моя светла».
Ирина: Гия, я знаю, что вы практически не общаетесь на иностранных языках, вы говорите по-грузински, вы говорите по-русски.
Гия: Когда у меня такая супруга, которая в совершенстве владеет английским и частично немецким, мне переводчики не нужны. Когда мы начали жить в Антверпене, звонили какие-то люди в ее отсутствие. Мистер Канчели? Ес. Хелло, мистер Канчели, хау ар ю? Я прерывал и говорил: «Экскюз ми, май энглиш вери бед…»
У меня это было написано на стенке. Вот я сейчас наизусть говорю, а тогда это читал и вешал трубку. Тут же снова раздавался звонок этого человека, и он говорил: «Мистер Канчели, ёр инглиш из вандефул».
Ирина: Гиа, какие планы у вас? Что вы сейчас пишете?
Гия: Все. Я больше не буду писать ничего.
Мне идет 84-й год! Недавно произошел такой случай: я написал очень красивую мелодию, песню и позвал даму, которая на написанную музыку придумывала текст, она пришла, я ей сыграл первые четыре такта, она говорит: «Гия, дорогой, вы уже это написали». Я был удивлен. Следующие четыре такта: «Гия, дорогой, вы это уже написали, я даже написала к этой мелодии слова», и я понял, что второй раз сочинил то, что уже сочинено, вот тогда я решил, что больше музыку писать не буду. Последнее произведение для мужского хора, для трубы с сурдиной было исполнено недавно, и оно по своему настроению очень подходит к окончанию творчества.
А недавно мне пришлось дать интервью журналу, и там я говорю о прожитой жизни, которая меня сделала человеком счастливым, а потом говорю о тех явлениях, до которых я, к сожалению, не доживу. Это филармоническая жизнь в Тбилиси. На фоне потрясающего подъема литературы, замечательных переводов выдающихся писателей, на музыкальном поприще все замерло. Некому устраивать передачи, говорить об академической музыке. Я уже не доживу, когда поменяют гимн Грузии, который у нас уже существует, в начале XX столетия эту потрясающее простенькую мелодию написал композитор Карашвили. От этой мелодии не отказался бы ни Шуберт, ни Гайдн, эту мелодию могут спеть трехлетние дети, насколько она простая. Ну вот до этого я не доживу… Не доживу до того времени, когда противостоящие мнения в грузинском парламенте будут вести интеллигентные люди, уважающие противоположные мнения, и не будет той атмосферы злобы, неприятия, которые существуют в сегодняшнем парламенте. Вот до этого я тоже, наверное, не доживу. Ну вот.
Ирина: Вы так легко говорите: «я не доживу».
Гия: Если человек семь раз умирал и две недели был в коме, как можно говорить о смерти с трудом, я это произношу с легкостью. Если я выживал столько раз, это заслуга моей супруги. Потому что меня, полумертвого, с шестого этажа спускали на подъемнике в Антверпене, поскольку лифт был очень узкий. Она каждый раз меня отвозила в Миддельхайм, и потом я возвращался и имел наглость писать музыку.
Ирина: Это счастье для нас. Вы же помните слова Ростроповича?
Гия: Когда мы хоронили Альфреда Шнитке, мы шли за гробом, и он у меня спрашивает: «Ты что так приуныл?» Я говорю: «Ну, нормально, что я приуныл». «Гиечка, мы все там окажемся и опять будем дружить»! Он был человеком верующим.
Ирина: А вы?
Гия: У меня несколько сложное отношение. Я не верю в физического персонажа, который называется «бог», но я верю в нечто, существующее над этим. Посмотрите, что происходит в мире? Сколько крови проливается из-за того, что у разных конфессий свой бог. Я хотел бы, чтобы как при коммунистах говорили, мир был бы во всем мире.
Ирина: Возможно это?
Гия: Нет. Никогда. Так же, как величайшие произведения музыки, живописи, архитектуры никогда не изменят ничего. Все будет опять так же плохо. Сегодня можно предположить, что в каком-нибудь знаменитом концертном зале, при исполнении гениальной музыки в зале сидит террорист. И он потом после такого общения с музыкой совершит свой террористический акт…
Ирина: Ну, человечество все-равно будет жить и развиваться и бороться, я думаю.
Гия: Естественно. Бороться и надеяться всегда надо.
Ирина: И в этом ваша музыка очень поможет, она так светла своей печалью, так прозрачна, и так прекрасна. Музыка божественна? Что вы чувствуете, когда вы, как замечательно Сильвестров сказал, пишете музыку музыкой?
Гия: Я не могу применять слово «божественная» по отношению к своей музыке, но по отношению к Баху и Стравинскому могу – это божественная музыка.
Ирина: Вы боитесь себя хвалить или вы боитесь себя признать?
Гия: Вы знаете, что такое признание? Через полвека, если будут играть с такой же интенсивностью мою музыку, меня, естественно, уже не будет, вот тогда бы я мог сказать, что меня признали.
