Асмик: Это очень большая работа, многочасовая работа не только над словами, над слогами, но я рада, что у меня есть прекраснейший коуч, который мне очень помогает, и ни одну немецкую роль я не делала без нее.
Ирина: Ваш «Воццек» в 2017 году в Зальцбурге это абсолютная победа, сложно такую высоту взять второй раз. Но ровно через год, вы как будто двойной тулуп исполнили – 2018 год, вы становитесь Саломеей, да такой, что весь мир вопит: «Саломея века!» И вы получаете самые престижные оперные премии.
Асмик: За Саломею я получила «Певица года» в Лондоне (International Opera Awards 2019 года). Чуть ли не впервые за тридцать лет все критики проголосовали единогласно. Я знала, конечно, что Саломея будет важным событием. Я очень сильно к этому готовилась, но такого не ожидала.
Ирина: Ромео Кастеллуччи особенный режиссер. В его постановке нет двух визуальных клише этой оперы – голова на подносе и танец Саломеи. Ваша Саломея не танцует, а как бы слушает танец внутри себя. Это режиссер отменил или вы так захотели?
Асмик: Нет, это абсолютно его идея. Я так благодарна ему и считаю, что это очень сильные моменты этой постановки. Я никогда не думала, что танец Саломеи – танец, и Ромео прекрасно показал, что это не танец, что это просто больные вздрыги девочки, которая очень не хочет танцевать. Этот танец и есть состояние души маленького больного человека.
Ирина: А как вам кажется, Саломея это девочка-ребенок или всё-таки девочка-женщина?
Асмик: Маленькая девочка. Дети, которым делают больно, не вырастают, они остаются детьми, только очень старыми. Мне кажется, что это есть в ней. Маленькая девочка, которая застряла в том возрасте, когда, наверное, ее первый раз развратили. А с другой стороны, она, как те дети из асоциальных семей, – гораздо взрослее. Она и маленькая девочка и очень взрослая, не вовремя повзрослевшая женщина. Я думаю, мы часто встречаем таких людей.
Ирина: Это страх вырасти, на самом деле.
Асмик: Да. Люди, которые видели очень много ужасного в детстве, они одновременно ранимые, как совсем маленькие дети, а с другой стороны, агрессия и взрослость в их глазах страшная. Я говорю про то, как я сейчас чувствую Саломею. Это пока моя единственная постановка, и потом, может быть, будет меняться что-то.
Ирина: Кастеллуччи изменил традиционную Саломею, но ведь это библейский сюжет всё-таки?
Асмик: Нет, я так не считаю. Это написано по пьесе Оскара Уайльда, и я никогда не рассматривала её как библейский сюжет. В пьесе Уайльда совершенно другие цели, другие вещи анализируются. Он взял библейских персонажей, но разобрал сюжет с психологической точки.
Ирина: Асмик, у вас огромный репертуар и в нем большое место занимает итальянский.
Асмик: «Мадам Баттерфляй», «Манон Леско», «Травиата», «Дездемона», «Трубадур»… тридцать итальянских опер точно будет. И я их буду петь, сколько буду петь, потому что считаю, что это лекарство моему голосу. Итальянский репертуар помогает мне не терять краски.
Ирина: А что опасно для голоса?
Асмик: Опасны те роли, где очень большой оркестр, потому что это провоцирует тебя, ты поднимаешь тяжелый вес. И если ты постоянно только это делаешь, теряются краски. Потом, когда надо делать что-то очень мелкое и быстрое… это как разные виды спорта. Я должна уметь перестраивать свой организм, тем более по натуре я все равно не тяжеловесный певец, то есть я не драматическое сопрано. Я могу это делать ради интереса.
Ирина: Но вы ведь поете драматические роли.
Асмик: Да, потому что я это люблю, но мне, чтобы не терять краски и не терять свою натуру настоящую, надо петь другие роли тоже.
Ирина: Асмик, вы можете позволить себе подумать о Вагнере?
Асмик: Не только думаю, и в планах есть. С Дмитрием Черняковым буду делать «Летучего голландца» в 2021 году.
Ирина: А почему певицы страшатся вступить в период Вагнера? Для вас это будет первое исполнение Вагнера?
Асмик: Нет, я «Летучего голландца» уже пела в Михайловском театре, что было чуть рановато для меня, но больше Вагнера я ничего не пела. Я не знаю вообще, почему люди страшатся чего-то. Если петь только Вагнера, особенно для такого голоса, как мой, потому что я не вагнеровская певица, тогда это опасно. А в принципе я не вижу ничего страшного в этом. Даже если не получится. Как я узнаю – мое или не мое, если не спою. Я все пробую на себе. Хотя сыну своему говорю, что в жизни не обязательно пробовать все, но я должна попробовать и узнать.
Ирина: А у вас есть роль-мечта?
Асмик: Единственная роль, которую я всегда хотела в жизни, это быть матерью, и это моя любимая роль. Главная роль. А все остальные роли я люблю без исключения. Но сейчас я начинаю думать больше про камерную музыку, и с 2023 года по моему большому плану я буду делать максимум пару постановок оперных, а все остальное – концерты.
Ирина: Да, в опере вы сделали уже так много! Асмик, а с большими звездами, которые наверняка дружили с вашим отцом, у вас есть контакт? Вы что-то делаете вместе?
Асмик: Я много пою с певцами папиного поколения. Для меня это особенно хорошо. С Пласидо Доминго была целая история. Они пели вместе с папой, делили постановки. А потом папа вернулся в Ереван. Он там чувствовал себя очень одиноким, забытым, никому не нужным, когда Пласидо давал концерт в Ереване, папу даже не пригласили. Но папа был, конечно, в зале, и Пласидо со сцены сказал: тут живет один из моих самых близких друзей, почему я его не вижу, я хочу его видеть на сцене. Я никогда не забуду счастье моего папы. Он на самом деле был великий певец, и его история из историй о том, как забывают людей. То, что сделал Пласидо, как он вдохновил папу еще на много лет опять быть собой, сильным и большим, за это я ему безумно благодарна. И у меня была возможность, наконец, в этом году ему об этом сказать. Мы часто пересекались, но не виделись – я знала, что Пласидо был на спектакле, но стеснялась подойти, а в этом году Пласидо приезжал в Литву. Я думаю – это точно знак. Я напишу агенту, что я Асмик Григорян, дочка Гегама, что я знаю, что Пласидо искал меня в прошлом году. Я так и сделала. Через пять минут звонок от Пласидо с такой теплотой: нам обязательно нужно встретиться сейчас же. Когда? А у меня проблема – мне вырывали зуб мудрости. И мы договорилась, что встречаемся в семь. Я сижу у зубного, мне рвут зуб, и тут звонит Пласидо, говорит, что уже свободен и едет в театр. Я понимаю, что в театр-то он едет точно не в тот, в котором я репетирую. Я врачу говорю, слушайте, быстрее рвите мне этот зуб, я должна ехать. А Пласидо позвонил уже в Национальную оперу, начал искать «Пиковую даму», которой там нет. Национальная опера вся в шоке. Они устроили целую делегацию, подержали его эти полчаса. Они, конечно, были очень благодарны, что Доминго приехал. И мы там, наконец, встретились. И с этого момента мы поддерживаем отношения.
