– Отец ждет тебя сегодня днем на ваши занятия.
Как по команде, женщина из Оклахомы прокашливается и нетерпеливо скрещивает руки.
– О. Хорошо. – По коже пробегают мурашки, и я понимаю, что непроизвольно хмурюсь. Я натягиваю улыбку и стараюсь выглядеть так, будто это лучшая новость, которую я слышу за всю неделю. Виви внимательно на меня смотрит.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Прекрасно. Просто отлично. – Улыбаюсь еще шире.
Виви сощурилась.
– Когда закончишь здесь, может, вынесешь мусор? Но на этот раз не тяни время. Ты должна быть недалеко от дома, чтобы быть готовой, когда отец позовет тебя. У него сегодня много людей, и ему нельзя терять время. Кажется, очередь стала длиннее.
Она уже собирается от меня отвернуться, но тут ее взгляд замирает в области моей шеи, и она удивленно открывает рот.
– Где ты это взяла? – Виви тянет руку к моей подвеске. Ее голос резкий, обвиняющий.
Я отступаю назад, чтобы она не могла дотронуться до нее, внезапно ощущаю потребность защитить. Есть что-то успокаивающее в прикосновении этого украшения к моей коже.
– Нашла. – Мои пальцы касаются кулона в виде звезды. Виви хмурится еще больше.
– Где нашла?
– На веранде, – лгу я. Но в этом есть смысл. Как еще оно могло оказаться на моем ночном столике?
Взгляд Виви мечется между подвеской и моим лицом, словно она пытается понять, говорю я правду или нет.
– Эм, мэм? – Женщина из Оклахомы снова прочищает горло. – Мне проходить к мистеру Миллеру?
Виви бросает на женщину раздраженный взгляд, но затем сразу же принимает доброжелательный вид.
– Конечно, сюда, пожалуйста, – говорит она ей, а затем указывает на меня пальцем. – Не нужно без спроса брать вещи, которые находишь. Это практически воровство.
Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза, пока она не заходит в дом; потом чувствую, как мои плечи устало опускаются.
Когда я проснулась сегодня утром, было еще темно, но поскольку Виви обычно приезжает, когда рассветает, ранний подъем был единственным вариантом самостоятельно попробовать вычислить код от сигнализации. Я поборола сонливость, устало помассировала веки и заставила себя встать с кровати.
Я нашла устройство сигнализации на стене у входной двери. Оно представляет собой белый пластиковый корпус, внутри которого горит красный огонек, на корпусе располагается панель «три на три». Красный цвет обычно ничего хорошего не означает, поэтому я решила, что папа, скорее всего, отключил ее перед тем, как лечь спать прошлой ночью.
Сначала я набрала на панели его день рождения. Потом свой. Потом мамин. После каждой попытки красная лампочка начинает быстро мигать, но затем снова горит равномерным красным светом.
К тому времени, когда я услышала грохотание машины Виви по ухабистой подъездной дорожке, небо стало окрашиваться в фиолетовые тона, и я потеряла всякую надежду, что когда-нибудь разгадаю этот чертов код. Это могут быть сотни тысяч возможных комбинаций.
Остаток утра я провела, разделываясь со своими обязанностями по дому, в ожидании возможности сбежать в парк. Но каждый раз, когда я пытался незаметно улизнуть, Виви появлялась с очередным поручением, которое удерживало меня в доме.
До настоящего момента.
Я хватаю пакет с мусором и практически несусь по тропинке, ведущей к качелям.
Потом я вижу почтовый фургон, припаркованный в конце дороги.
– Добрый день, мистер Льюис, – окликаю я его. Мне машут рукой в ответ, но это не мистер Льюис. Или, если быть точнее, не тот мистер Льюис, которого я ожидал увидеть. Вместо него из фургона выходит его брат Хэнк. Он выглядит неопрятнее, чем мистер Льюис. Светлые волосы прилипли к затылку, а заправленная рубашка вылезла сзади из брюк. Впереди на ней коричневое пятно.
– Ну, привет! Брат неважно себя чувствует, поэтому я подменяю его несколько дней. – Он засовывает пачку писем в ржавый почтовый ящик.
Я киваю, как будто мне все предельно понятно, но когда я думаю о том, что вчера мне сказал Марко, по спине пробегают мурашки.
Он был прав? Кто-то причинил вред мистеру Льюису?
– С ним все в порядке? – спрашиваю я.
Хэнк колеблется.
– Да, думаю, с ним все будет в порядке. Просто сейчас он сам не свой. – Он вытирает струйку пота, стекающую по лицу. – Я передам ему от тебя привет. Но мне нужно поторапливаться. Я поздновато начал. Хорошего тебе дня.
Прежде чем я успеваю спросить что-нибудь еще, он машет мне рукой и возвращается в фургон.
Что он имел в виду под «сейчас он сам не свой»? Странная фраза для описания человека, который болен.
Я доношу мусор до контейнера и жду, пока почтовый фургон скроется из виду. И затем несусь в сторону парка.
Пожалуйста, Марко, будь там.
Я представляю его лицо под моим окном прошлой ночью: его темные, завитые от жары волосы и его ослепительную улыбку, сияющую в ночной мгле.
В моем животе кружится рой божьих коровок, и я немного себя ненавижу за это. Какая разница, как выглядит Марко? Глупо грезить о парне, которого я едва знаю, не говоря уже о том, что он племянник мэра или что он зависает с девушками вроде Мануэлы.
Тем не менее мое сердце бешено стучит от нервов и бега, когда я огибаю поворот. Чувствую пыль, прилипшую к ногам, грязь под ногтями, забившуюся от утренней работы. Я, наверное, выгляжу так, будто ползала в подвале. Я смущенно вытираю руки о штаны, прежде чем зайти в парк.
Сердце упало. Там никого нет. Здесь только цикады поют свою летнюю песню то тут, то там.
Но чего я ожидала? Что Марко проведет здесь весь день в ожидании меня только потому, что вчера я его здесь встретила? Конечно, у него есть дела поважнее, чем сидеть и ждать меня в каком-то унылом парке. Если только он уже не ушел…
Но, думаю, я никогда этого не узнаю.
Я оглядываюсь по сторонам, обводя взглядом местность на случай, если он прячется, что, конечно же, глупо. Во-первых, здесь не так много мест, где можно спрятаться. Во-вторых, зачем ему прятаться?
В конце концов, я плюхаюсь на качели-шину и задираю голову к небу, когда качели проносятся назад, надеясь, что полуденный воздух смоет с меня чувство разочарования. Я тянусь вверх, хватаюсь за цепи, чтобы опуститься ниже и откинуть голову назад.
Пальцами натыкаюсь на что-то, запрятанное в металлические звенья.
Это лист бумаги.
Я ставлю ноги на землю, чтобы остановить качели. Кто-то аккуратно сложил его в длинный тонкий прямоугольник и просунул между звеньями цепи так, что нужно очень постараться, чтобы его обнаружить.
Я выдергиваю бумагу и разворачиваю ее. По всей странице размазаны чернила, как будто у того, кто ее складывал, не было достаточно времени, чтобы дать чернилам высохнуть. Я щурюсь от солнца, пытаясь прочесть написанное.
