Вспышка.
Все внутри моей головы: сцена действий, образ матери, – свечение темно-красного агрессивного цвета. Воздух вокруг меня становится ледяным, и вдруг меня охватывает ужасное, опустошающее чувство, которое как нож вонзается в меня.
Вина.
Она повсюду – кровоточащая, болезненная и бесспорная.
Я непроизвольно немею от изумления, и вдруг все исчезает. Образ маминого лица в красных тонах, испещренный чувством вины, превращается в зеленое изображение сэндвича с тунцом, пропитанное сожалением. Оно вибрирует, становится крошечным облаком дыма, а затем полностью исчезает.
Я откидываюсь на диван, смотрю на изумленного отца.
– Люс? – Он высвобождает свои руки из моих и кладет мне на плечи. – Люси, ты в порядке?
У меня трясутся руки. Пот стекает между лопаток вниз по спине. Бешеный пульс отдается в голове. Красный – значит вина.
– Я… Что это было? Я сделала что-то не то?
Отец морщится в замешательстве и качает головой:
– Я так не думаю. Что ты видела?
– Я видела сэндвич. И все стало зеленым, как ты и говорил, и я чувствовала эмоцию сожаления, витающую в воспоминании, которое ты хотел, чтобы я забрала. Но потом… – Я с трудом сглатываю, не в состоянии произнести остальное.
И потом я видела маму. Ее образ окрасился в красный от твоего чувства вины.
Но только это все какая-то бессмыслица. С чего это папе чувствовать себя виноватым перед мамой?
Отец кивает и улыбается мне:
– Все правильно. Отлично, Люс. Это именно то, что ты и должна видеть. За исключением… – Он замолкает, потирая складку между бровей, – как он обычно делает, когда пытается в чем-то разобраться.
И я понимаю, что его озадаченное выражение лица может означать только одно: сработало! Он пытается понять, о чем я вообще говорю, но не может вспомнить, что ел на ланч, так как я стерла у него это воспоминание.
– Все хорошо, пап. Ты озадачен потому, что я…
– Подожди, – он пристально смотрит на меня. – Ты чувствовала то же, что и я чувствовал за ланчем? – Складка между бровей становится все отчетливее, когда я киваю. – Тогда я не должен это помнить. Если все было так, как ты говоришь, воспоминание должно было уйти. Теперь оно должно быть твоим. Хм.
– Что ты имеешь в виду, а? Сработало ведь, разве нет?
Он пожимает плечами.
– Не знаю, Люс. Не всегда срабатывает в первый раз. Но давай попробуем от него избавиться. Если ты смогла забрать даже часть воспоминания, значит ты можешь и от этой части избавиться. Важно не держать слишком долго любые из тягот, что люди нам отдают.
Он вкладывает мне в руки пустой сосуд и объясняет, как поместить туда воспоминание.
– Нам приходится от них избавляться, – говорит он, словно я еще не знаю, – чтобы воспоминания не начали на нас давить.
Я забираю у него сосуд, помещаю руки над открытым горлышком и закрываю глаза, как он мне показывал, пытаясь вызвать пропитанный зеленым образ сэндвича. Я выталкиваю воспоминание из своей головы в пустой сосуд, представляя фрагменты зеленого и красного, отчетливо скользящие внутри. Когда я открываю глаза, сосуд по-прежнему пуст, а отец с сочувствием смотрит на меня.
– Не переживай, Люси. Это был первый раз. Если ты видела все так, как описываешь, значит, ты была очень близка. Ты, должно быть, потеряла связь перед самим перемещением. Мы можем завтра попробовать снова. Иногда просто нужна практика.
У меня опускаются плечи, когда до меня доходит смысл его слов.
– Ты уверен? – спрашиваю я, хотя пустой сосуд в моих руках является достаточным доказательством того, что я не забрала у него воспоминание.
– Уверен. Мне жаль, Люси, но я продолжаю видеть все отчетливо у себя в голове, ясно, как день. Но не переживай на этот счет. Это совершенно нормально – в свой первый раз не забрать воспоминание. Попробуем завтра.
Я вздыхаю.
– Должно быть, я сделала что-то не так.
Это единственное что может объяснить образ мамы и сочащуюся красным вину отца, которую я почувствовала.
Он похлопывает меня по руке и снова с сожалением смотрит на меня.
– Мне потребовалось несколько попыток, прежде чем я освоился, а твой дедушка рассказывал мне, что у твоего прадедушки ушло полдюжины попыток или около того. Ты придешь к этому, как все остальные в нашей семье.
– Почему ты в этом так уверен? – спрашиваю я.
Отец улыбается мне.
– Потому что это у тебя в крови. Это то, чем занимается наша семья, Люси. Это то, что мы всегда делали. И ты сможешь это делать. Я в этом уверен. Тебе просто нужно немного практики.
Я опускаю взгляд и рассматриваю свои ногти. Отец прав: в нашем роду Миллеров пять поколений стирателей воспоминаний. Нет объективной причины полагать, что я не смогу забирать ноши людей, как все они. Разве что все Миллеры всегда рождались мальчиками. Что, если я другая? Что, если я не могу забирать воспоминания, потому что я девушка?
Снаружи кто-то опять кашляет. На веранде жужжит вентилятор. Лучи полуденного солнца проникают сквозь незашторенное окно. Несмотря на жару, меня пробивает озноб, как будто холод от пропитанного красным цветом воспоминания крадется вниз по моей спине. Я должна забирать воспоминания. Это то, чем я хочу заниматься.
– Не переживай, – вновь говорит отец. – Завтра еще раз попробуем. Все получится, вот увидишь. Обещаю.
Я слабо улыбаюсь и изо всех сил стараюсь отогнать сомнения, которые начинают меня одолевать.
Он прав. Должно быть, я просто что-то сделала неправильно, вот почему все выглядело настолько странно.
Мне просто нужно больше практики. Вот и все.
3
Моя комната – это самый настоящий взрыв цвета: стены от потолка до плинтуса покрыты картами, фотографиями городов, вырезанными из журналов, страницами, вырванными из путеводителей, и несколькими старыми номерными знаками, которые я нашла несколько лет назад на блошином рынке недалеко от Эль-Пасо. На скошенный потолок я прицепила старую мамину карту Северной Америки и отметила на ней около дюжины звездочек, которые усыпали штат Техас: одна для Тамбл-Три, другие – для тех мест, где я бывала. Она не выглядит слишком уж впечатляющей, так как я никогда не выбиралась за пределы родного штата.
Однажды вся карта будет покрыта звездами. Однажды я побываю в каждом штате с каждого номерного знака, который когда-либо «парковался» у моего дома. Я даже собираюсь увидеть Гавайи и Аляску вне зависимости от того, приедет ли кто-нибудь оттуда или нет, чтобы встретиться с папой. Именно так, как всегда хотела мама.
В мою дверь решительно стучат, и через мгновение она распахивается, представляя мне Виви, руки которой как всегда уперты в бока. Она как обычно выглядит «слишком»: чопорная прическа, ярко-розовая помада, идеально пошитое обтягивающее платье, в котором в Тамбл-Три она выделяется как зебра в горошек.
