Двигайся, Люси. Ты должна двигаться.
Дрожащими руками я поднимаюсь с земли и начинаю медленно ползти обратно к парковке, держа под мышкой банку, которую я вытащила. Я двигаюсь боком, чтобы видеть шахты, но при этом стараюсь быть уверенной, что позади меня ничего нет. Каждые несколько футов я прячусь за растения, проверяя, не смотрит ли кто в мою сторону. Это очень медленно и неудобно, но в конце концов шахты исчезают из виду, и путь мне указывают тусклые огни парковки.
Мой велосипед стоит там, где я его оставила, спрятанный в тени. Велосипеда Мануэлы нет, и я могу только предположить, что она взяла его с собой, когда мэр отвозил ее домой.
Пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо.
Обратно ехать неудобно, банка, зажатая под мышкой, мешает работать рулем. Я придерживаюсь самых дальних обочин дорог, включая фонарик лишь на короткое время, чтобы убедиться, что еду правильно. Я не хочу быть замеченной теми, кто может выйти на дорогу, или рабочими с шахт, когда они наконец-то отправятся домой. Я прислушиваюсь к звуку шин по гравию и слежу за фарами, но никто не идет.
К тому времени, когда я наконец вхожу в парадную дверь Дома Воспоминаний, у меня болит каждая клеточка тела. Меня мучит жажда, я вся в грязи и безумно хочу спать.
Я даже не стараюсь не шуметь, перепрыгивая через две ступеньки: Виви не будет здесь еще несколько часов, а папа еще с мэром.
От одной мысли о том, что он на шахтах, вырывает у людей правду без их согласия, мне становится плохо. Я толкаю дверь своей спальни с большей силой, чем намеревалась.
И чуть не выпрыгиваю из собственной кожи и не роняю банку, когда включается свет.
28
– Где, черт возьми, ты была? – Мануэла соскакивает с моей кровати. – Ты хоть представляешь, как я волновалась? Я думала, что тебя поймали!
Я так рада ее видеть, что не могу остановиться – бегу прямо к ней и сжимаю ее в объятиях.
– Полегче, ты меня задушишь, – говорит она, но обнимает в ответ. Я слышу облегчение в ее голосе.
– Что случилось? Ты ушла с мэром, и я подумала… когда он вернулся без тебя и привел моего отца… Ты помнишь что-нибудь о сегодняшнем вечере? Они что-то сделали с тобой? Мой отец?..
– Я в порядке. Мэр просто отвез меня домой. Я приехала сюда больше часа назад и подумала, что ты будешь сразу за мной. Что, черт возьми, с тобой случилось? Ты выглядишь так, будто кто-то привязал тебя к бамперу машины и волоком притащил сюда. А это что такое?
Она указывает на банку. Я ставлю ее на тумбочку и смотрю на себя. Она права, я вся в грязи – каждый дюйм моего тела покрыт грязью и песком. Мои руки измазаны пылью. А ногти настолько черные, что кажется, будто я выкапывала себя из могилы. Я могу только представить, как выглядят мое лицо и волосы.
Мануэла прикрывает рот рукой, пытаясь сдержать смех. Как будто все это смешно. Как будто нас чуть было не держали на мушке посреди ночи и чуть было не стерли нам память. Ее икающий смех напоминает мне женщину, которая разбила банки.
– Как ты можешь сейчас смеяться? Я думала, мэр тебя похитил!
Лицо Мануэлы становится ярко-красным, и она издает такой гогот, который вырвал бы отца из сна, будь он здесь.
– Ты выглядишь… твое лицо… – Она едва может выговаривать слова между приступами смеха.
И потом я не знаю, что происходит – может быть, это сильная усталость или адреналин начинает покидать мое тело, но внезапно я понимаю, что тоже смеюсь. Сперва я просто хихикаю, но затем из меня вырывается смех, не позволяющий мне нормально дышать. Я смеюсь до тех пор, пока у меня не появляется напряжение в горле и не начинают болеть мышцы живота. Я смеюсь, пока слезы не начинают течь по покрытым пылью щекам. Я смеюсь до тех пор, пока Мануэла не хватает меня за руку и не ведет в душ, что приводит нас к очередному приступу неконтролируемого смеха.
– Ты выглядишь отвратительнее, чем борода мэра Вормана после конкурса по поеданию чили.
– Прекрати, я не могу дышать!
– Нам придется сжечь эту одежду.
Она запихивает меня в душ и поворачивает ручку, пока горячая вода не выплескивается на меня, стоящую прямо в одежде. Коричневая вода скапливается у моих ног. Кусочки пустынных растений утекают вместе с песком. Мануэла отходит, дверь с щелчком закрывается за ней, а я медленно снимаю с себя мокрую одежду, оттирая песок, пока подставляю голову струе воды. Я поворачиваю рычаг, пока вода не становится слишком горячей, готовой смыть секреты вместе с моей кожей. Готовой смыть всю эту ночь, не оставив и следа.
Когда я выхожу, Мануэла смотрит в окно, она повернута в сторону маминого парка. Интересно, беспокоится ли она о своей собственной матери – вспомнит ли ее мама, что Мануэла приезжала на шахты, или сегодняшняя ночь будет лишь еще одной тенью памяти, потерянной в пустыне?
– Что случилось? – Я сажусь на край кровати, стараясь, чтобы мои мокрые волосы не капали на одеяло. – Как так получилось, что мэр не стер тебе память?
Она пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного.
– Я изображала полную наивность. Люди вроде мэра Вормана считают, что я просто глупая девчонка, у которой не хватит ума распознать лжеца, поэтому я позволила ему увидеть то, что он хотел увидеть. – Она дергает за одну из своих косичек и хлопает ресницами, повышая голос на целую октаву, пока он не начинает звучать очень звонко и громко.
– О, мистер Ворман, мне так жаль, что я вас прервала. Надеюсь, я не доставила проблем моей маме. Ей очень нужна эта работа и сверхурочные. Это так заботливо с вашей стороны – присматривать за всеми ночными работниками. Теперь я не буду беспокоиться о том, что она работает поздно, так как знаю, что вы рядом. Большое вам спасибо, что подвезли домой. Пожалуйста, передавайте Марко привет и скажите, что я надеюсь, что он чувствует себя лучше. – Она выпячивает нижнюю губу для дополнительного эффекта, затем так же быстро сбрасывает маску и одаривает меня язвительной улыбкой. – Возможно, я пожалела бы его, но, очевидно, что он ничем не лучше гремучей змеи.
– Ты шутишь. Он действительно купился на это?
– Да. Наверное, мне помогло то, что он уже считал меня просто глупенькой хохотушкой, влюбленной в его племянника. Кто я такая, чтобы это опровергать? Он немного порасспрашивал меня о том, что я видела, как долго я была там, прежде чем он меня увидел, почему моя мама вообще забыла лекарства и так далее. Но в какой-то момент, видимо, он решил, что я не представляю никакой опасности и высадил меня у моего дома. Легко и простого.
Она самодовольно улыбается. Я сажусь обратно на кровать, пораженная. Я не хочу признавать, что делала подобные предположения о ней. Но что-то подсказывает мне, что она не удивится, услышав это.
– А что насчет лекарств твоей мамы? Я видела, как ты давала ей что-то, когда обнимала ее.
