Я сглатываю и оглядываюсь, молясь, чтобы папа проснулся и поскорее вышел сюда. Женщина выглядит так, будто в любую секунду может разрыдаться. Я слишком устала, чтобы тратить остаток утра на то, чтобы выводить ее из этого растерянного состояния.
– Давайте я принесу вам воды?
Я поворачиваюсь к кухне, но женщина из Оклахомы протягивает руку и хватает мою. Ее пальцы потные и холодные.
– Пожалуйста, – говорит она. Ногти впиваются в мою ладонь. Я чувствую, как они дрожат. – Я не могу спать. Я не могу есть. У меня такое чувство, будто внутри меня чего-то не хватает. И я все время вижу вспышки образов себя в машине на пути сюда. Пожалуйста, вы должны мне помочь. Почему я не могу вспомнить?
Конечно же, именно сегодня у нас будет Эхо. Как будто у меня нет миллиона других вещей, с которыми мне нужно разобраться. Возможно, впервые в жизни я жалею, что Виви не здесь – она всегда так хорошо управляется с Эхо. Она точно знает, что сказать, чтобы их успокоить, даже если им приходится ждать часами, потому что отец в середине процесса очищения от воспоминаний. Как будто нет ничего, что она не могла бы вылечить стаканом сладкого чая и правильной постановкой вопроса.
Я делаю глубокий вдох и готовлюсь к тому, что мне предстоит долгий день. Эта женщина выглядит так, будто не спала с тех пор, как покинула Дом Воспоминаний: ее широко распахнутые голубые глаза окаймлены красным, а под глазами залегли глубокие фиолетовые «полумесяцы». На щеках серовато-желтый оттенок, и я задаюсь вопросом, когда она в последний раз нормально ела.
Пусть они выскажутся, так всегда говорит папа. Эхо не опасны, они просто запутались, но они легко пугаются, если их не успокоить. Лучше всего позволить им говорить и думать вслух, пока папа не выловит осколок воспоминания.
Я сочувственно улыбаюсь ей, сжимаю ее руку и смотрю прямо в глаза.
– Почему бы вам не рассказать мне, что вы помните?
Ее ногти внезапно врезаются в мои ладони. Я слышу ее слова как сквозь туман и чувствую, как что-то внутри меня подается вперед, как будто дом вращается вокруг своей оси, и я вот-вот рухну вместе с ним, а потом щелчок – в моей голове происходит какой-то «захват», и вдруг я уже не вижу гостиной своего дома.
Я стою рядом с гробом в похоронном бюро. В нем лежит мужчина в сером костюме, вокруг него белый атлас. Я знаю его, но в то же время и не знаю. Это я стою рядом с ним, но это не я. Я чувствую, как моя рука касается мужчины, но это не моя рука. Ногти слишком длинные, а тыльная сторона усеяна пигментными пятнами, но я чувствую ее так, как будто она моя. Мое сердце словно приковано к наковальне. Меня душат слезы.
Вспышка цвета, и вдруг все вокруг меня становится синим.
Слова отца пронзают меня насквозь, как горячий нож – масло. Есть только три типа воспоминаний, от которых большинство людей хотят избавиться: воспоминания, связанные с горем, сожалением или виной.
Горе – это синий. И тут все встает на свои места, и я осознаю, что произошло: я нахожусь внутри воспоминаний женщины из Оклахомы.
Сцена проносится мимо. Я вижу мужчину из гроба на больничной койке. Бледно-белые веки прикрывают глаза. На заднем плане пищит прибор. Я держу его за руку. Она кажется сильной и в то же время слишком хрупкой, а страдание, бушующее внутри меня, горячее, чем огонь. Он не переживет эту ночь.
Мимо меня проплывают новые сцены, некоторые из них четкие, другие – размазанные фрагменты.
Вспышка. Мужчина обнимает меня, когда кто-то фотографирует нас. Изображение окрашено ярко-золотым чувством любви. Вспышка. Скрежет вилок о тарелки, когда мы вдвоем сердито молчим за ужином, все окрашено в темно-серый цвет от раздражения. Вспышка. Моя голова у него на коленях, телевизор мерцает, сцена вспыхивает бледно-желтым цветом, наполненная чувством уюта. Вспышка. Поцелуй, ярко-золотой цвет. Вспышка. Его тепло рядом со мной, когда я сплю, окрашенное розовым; я чувствую комфорт. Вспышка. Рождественская елка. Ужин с индейкой. Он в смокинге, когда наш пастор велит ему поцеловать невесту. Золото. Фиолетовый. Оранжевый. Серебряный. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Вспышка.
Целая жизнь проносится мимо меня в секундах и отрывках, большинство из которых разворачиваются так быстро, что я едва успеваю фиксировать происходящее. Но во всем этом я чувствую скорбь. Утрату. Любовь. Боль. Счастье. Горе. Горе – самое худшее, оно настолько тяжелое, что кажется, будто обрушились небеса. Но есть и множество других эмоций – радуга чувств, каждое из которых связано с другим, каждое грозит утащить меня на дно.
Женщина из Оклахомы отпускает мою руку, и я падаю назад, тяжело приземляясь на пол. Гостиная снова проплывает перед глазами – сначала камин, затем выцветшие диван и кресло и, наконец, лицо женщины из Оклахомы.
– Боже мой! – Женщина тяжело дышит и смотрит на меня.
У меня нет слов.
– Как я могла хотеть забыть его? Он был моим всем. Как я могла так поступить? – Она рыдает, ее тело раскачивается из стороны в сторону, как будто она едва может удержаться в вертикальном положении. Слезы текут по ее морщинам и капают с подбородка. Она наклоняется вперед и закрывает рот руками, чтобы помешать глухим стонам вырваться наружу. – Мне так жаль, – шепчет она. – Мне очень, очень жаль. Я так по нему скучала, но я никогда не должна была этого делать.
Я поднимаюсь с пола, все еще немного пошатываясь от того, что только что произошло.
– Мэм, вы в порядке? – Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до нее, но потом отдергиваю ее. Что, черт возьми, только что произошло? Что это было?
Она еще несколько секунд держит руки у рта, пока всхлипывания не переходят в тихие вздохи.
– Мне очень жаль. О боже. – Еще больше слез скатывается по ее лицу, но она улыбается мне. Ее кожа выглядит розовее, чем когда она только приехала, а глаза выглядят более ясными. – Думаю, теперь все со мной в порядке. Я просто так сильно по нему скучала, до боли. Я не думала, что смогу так скучать по нему и продолжать жить дальше. Вы понимаете, не так ли?
В основании моего черепа раздается низкий гул, когда то, что она говорит, начинает вставать на свои места.
– Спасибо тебе, дорогая. Спасибо, что вернула мне моего Патрика. Я думала, что не смогу жить без него, но оказалось, что я не могу жить без памяти о нем – он слишком большая часть меня, даже если его больше нет. Без него я только половина себя, а теперь вы снова сделали меня цельной. Спасибо, что вернули его домой.
Жужжание в моей голове становится все громче, как будто цикады с улицы заполонили дом. Последние несколько тренировок с папой нахлынули на меня в буйстве красного, зеленого и синего цветов.
Когда я в первый раз попыталась забрать у него воспоминание о сэндвиче с тунцом, я думала, что у меня не вышло. Но я видела это воспоминание, зеленое от сожаления и безошибочно реальное, не так ли? А потом папа сказал: «Я все еще отчетливо все вижу у себя в голове, ясно как день. И остро».
