– Подождите. – Глаза Мануэлы сверкнули в зеркале заднего вида. – Если твой отец забирает воспоминания людей, кладет их в банки и закапывает в пустыне, как ты можешь их восстанавливать? Разве тебе не нужно получить те банки, прежде чем возвращать воспоминания людям?
Я пожевываю губу и смотрю в окно. Пустыня проносится мимо; спутанные кусты, колючая груша и юкка сливаются в пыльно-зеленое пятно под голубым небом. Это напоминает мне цвета, которые я видела, когда заставила Марко и женщину из Оклахомы вспомнить. Я чувствовала их эмоции, как воду, льющуюся из крана, как калейдоскоп надежд и страхов, наполнявших меня. Может быть, воспоминания никогда не стираются. Может быть, они просто спят, потому что их отделили от эмоций, способных делать некоторые воспоминания самыми важными. Может быть, я на самом деле не заставляю людей вспоминать – может быть, я возвращаю им их эмоции, чтобы они могли снова почувствовать свои воспоминания.
Я сглатываю, чувствуя правдивость этих мыслей. Вижу, как разноцветные эмоции проносятся мимо, когда я вспоминаю мысли отца, Марко и женщины из Оклахомы.
– Я думаю, может быть, мы все это время ошибались, – говорю я, все еще глядя на проносящийся мимо пейзаж пустыни. – Я не думаю, что мой отец на самом деле забирает у людей воспоминания. Я думаю, может быть, он находит эмоции, связанные с воспоминаниями – хорошими и плохими, – и вот что он вытаскивает из людей и помещает в банки. А без чувств, благодаря которым они приобрели смысл, что толку от воспоминаний?
– Значит, мэр в буквальном смысле продает счастье людей.
– Люди готовы платить большие деньги, чтобы чувствовать себя счастливыми. – Взгляд Марко прикован к дороге. – А в мире очень много грустных людей.
Я стискиваю зубы.
Тысячи людей десятилетиями доверяли моей семье свои раны и боль. Люди, которые приходят в Дом Воспоминаний, доверяют нам свои самые глубокие, самые темные секреты. Даже если это воспоминания, которые они больше не хотят помнить, это не значит, что они хотят, чтобы они были у других людей. Это не значит, что они хотят, чтобы их продавали тому, кто больше заплатит.
– А черный осадок – это печаль людей, верно? Это грустные части воспоминаний, которые отягощают их, когда они приходят в Дом Воспоминаний? – Мое горло сжимается, когда я спрашиваю, потому что я уже знаю ответ; мне просто нужен кто-то, кто его подтвердит. – Именно так мэр заставляет делать людей то, что он хочет. Да?
– Да. – Марко сглотнул. – Это не просто заставляет людей грустить. Это делает их как бы… податливыми, если можно так сказать. Как будто они более восприимчивы к предложениям. Они охотнее делают все это потому, что просто хотят, чтобы грусть ушла. Но если кто-то выпивает слишком много или слишком часто, это начинает разъедать его. Пока в конце концов…
– Они полностью не забывают себя, – заканчиваю я за него. От этой чудовищной реальности у меня все сжимается внутри. – Мэр должен знать, что он делает с людьми на шахтах. Что впитывая чужую боль и печаль, они забывают самих себя. Как Мисси и…
– Моя abuela. – В голосе Мануэлы сквозит яд. – Она едва помнит себя. Он сделал это с ней, да? Он заставил ее выпить эту дрянь, и теперь она просто оболочка. Что за чудовище могло сделать такое с людьми, которых, по его словам, он поклялся защищать?
Я тянусь рукой за сиденье и сочувственно сжимаю руку Мануэлы. Я не хочу ничего ей обещать, но, возможно, если я смогла помочь восстановить воспоминания Марко, то, возможно, я смогу сделать то же самое для ее бабушки. Но Мануэла права – мэр явно знает о побочных эффектах употребления этой осадочной жижи, так почему же он заставляет людей пить его? Должно быть что-то, чего мы не видим.
Что он так отчаянно пытается скрыть, что рискует теми самыми горожанами, которым, по его словам, он пытается помочь?
– А как же эликсир счастья? – начинаю я, выпрямляясь, когда идея начинает обретать форму в моей голове. Я боюсь спрашивать.
Марко смотрит на меня. За окном проносятся деревья.
Нога Мануэлы тихонько постукивает по спинке сиденья.
– Если принимать слишком много печали, это заставляет людей забывать себя, верно?
Марко мрачно кивает.
– А как насчет эликсира счастья? Что будет, если люди продолжат его принимать?
Я думаю обо всех этих банках – тысячах, которые, должно быть, были закопаны в пустыне за десятилетия, в течение которых люди приходили в Дом Воспоминаний. Скольким людям мэр продал эликсир, утверждая, что он «поможет»? И сколько из них стали постоянными клиентами?
Марко пожимает плечами.
– Это, – говорит он, – то, к разгадке чего мы были близки, когда наши воспоминания стерли в последний раз.
36
Дом Воспоминаний – это ложь. Это не место доброты или избавления. Это не место, куда люди приходят, чтобы получить шанс после жизни, полной боли. Это маска. Вся моя жизнь была лишь маской.
Я прижимаю кулаки к глазам, пытаясь остановить поток горячих слез.
Все это время.
Как папа мог помогать мэру и делать все это с несчастными людьми?
– Люс, ты в порядке?
– В порядке, – говорю я. Но я знаю, что мой голос звучит иначе.
– Итак, давайте проясним ситуацию, – говорит Мануэла. Ее голос слишком громкий для этого маленького пространства. – Люди приходят в Дом Воспоминаний, чтобы у них забрали болезненные воспоминания. Семья Люси закапывала их или эмоции – или как там правильно – в пустыне, потому что они не хотели, чтобы люди случайно нашли их и выпустили страдания наружу. Но потом мэр начал их откапывать, потому что он понял, как выкачивать только хорошие воспоминания. После чего он начал продавать их, как своего рода эликсир счастья, за который люди платят большие деньги. Тем временем у мэра в распоряжении есть отец Люси, который стирает память людям, работающим на шахтах, чтобы они не знали, чем он занимается. Если вкратце, то так?
Марко закусывает губу и смотрит прямо перед собой, как будто пытается не смотреть на меня, когда отвечает.
– Да. То есть в основном. Они не стирают воспоминания всем подряд работникам шахт. Только тем людям, которые раскапывают банки и отделяют хорошие воспоминания от плохих. Мой дядя не хочет, чтобы кто-то знал, что является ключевым ингредиентом.
– Поэтому отец Люси забирает воспоминания у людей только в те ночи, когда они выкапывают зарытые воспоминания. А в промежутках – если кто-то приближается к тайне слишком близко или начинает задавать слишком много вопросов, – мэр использует «печаль», которую они раскапывают, против них самих.
– Скорее всего.
– Я не понимаю, – шепчу я, мой голос дрожит. – Зачем моему отцу это делать? Это должно быть как-то связано с мамой, верно? Мэр что-то сделал с мамой, и он угрожает сделать то же самое со мной – так?
Темные глаза Марко слишком мрачны для этого ясного дня. Он тянется через сиденье к моей неповрежденной руке.
