Взгляд мэра мечется по комнате, избегая моего лица, и я понимаю, что права.
– Как вы могли? – говорю я. – Вы не просто вредите городу, продавая этот эликсир. Вы вредите всем. Вы заставляете людей – хороших людей здесь, в Тамбл-Три и повсюду – поверить, что вы нашли панацею от всего, что их мучает, прекрасно зная, как это опасно – поглощать чужое счастье независимо от того, разбавляешь ты его или нет. Потому что в конечном итоге это приведет к тому, что люди полностью забудут себя. И если бы люди знали правду, они бы перестали это покупать. Вашу деятельность прикрыли бы раз и навсегда. А вы не можете этого допустить, не так ли?
Молчание мэра – это все подтверждение, которое мне нужно.
Но я еще не закончила.
– Пока никто в городе не знал вашего секрета, вы были в безопасности. Потому что люди, которые уже потеряли себя от эликсира, как Мисси, не могли вспомнить, что с ними произошло, поэтому они не представляли угрозы. Но я, Марко и любой другой, кто догадался, что вы задумали, – мы могли рассказать об этом. Мы могли доставить вам неприятности. Поэтому вы должны были заставить нас всех молчать.
Мэр сглотнул.
– Я помогал городу, – говорит он, но его голос едва слышен. Потому что, если разобраться, единственным человеком, которому он действительно помогал, был он сам.
– Знаете, что я думаю? – Мануэла откидывает волосы в сторону и прищуривается. – Я думаю, пришло время дать мэру попробовать его собственное лекарство. В буквальном смысле. Мы должны заставить его выпить эту черную дрянь и посмотреть, как она ему понравится.
– Да. – Голос Марко ровный, когда он отпускает мою руку.
– Я согласен. Пора бы тебе попробовать то, что сам давал остальным. – Офицер Льюис хватает мэра за плечи. – Мы должны попросить Чарли украсть твои воспоминания для разнообразия. По-моему, это справедливая сделка.
Он резко подталкивает мэра Вормана, и тот, спотыкаясь, идет к отцу. Солнцезащитные очки слетают с его лица и с грохотом падают на пол. В комнате становится тихо.
Без солнцезащитных очков мэр кажется меньше.
Его плечи кажутся не такими широкими. Подбородок кажется не таким волевым. Его осанка кажется не такой сильной. Без очков мэр Ворман выглядит как обычный человек.
Дыхание Марко сбивчивое, как будто он пытается сдержать свои эмоции. Я могу только представить, что он чувствует – возможно, это не слишком отличается от того, что я чувствую сейчас по отношению к своему отцу: расколотые воспоминания о человеке, которого я знаю и люблю, и о человеке, который совершил невообразимые вещи.
– Мы должны заставить его забыть, что он когда-либо был мэром Тамбл-Три, – говорит Отис Льюис.
– Мы должны заставить его забыть, что он вообще рождался, – говорит Мануэла полушутя, но ее руки сжаты в кулаки.
– Давай, Чарли, – говорит мэр покорно. – Давай покончим с этим. – Он делает шаг к отцу, одаривая его слабой улыбкой, которая так похожа на ухмылку Марко, что это почти причиняет боль.
Папа потирает переносицу. Когда он смотрит на меня покрасневшими глазами, я понимаю, что он просит разрешения – он хочет, чтобы я сама принимала решение.
Я думаю о женщине из Оклахомы после того, как я помогла ей все вспомнить.
Возможно, в первый раз она ушла из Дома Воспоминаний с облегчением, потому что ей не пришлось справляться с болью от потери мужа, но она вернулась, так как боль от того, что она не помнила его, была еще сильнее.
А еще мама. Все это время папа думал, что защищает меня от правды, с которой я не смогла бы справиться. Но если бы он позволил мне сохранить правду – как бы больно мне ни было, – возможно, ничего бы этого не случилось. Может быть, мы с папой давно бы оставили Тамбл-Три вместе с пылью и ящерицами, как мама всегда говорила. Может быть, мы бы узнали правду о ней задолго до этого и начали бы ее искать.
Сколько обремененных людей, которые приходили в Дом Воспоминаний, повторяли одни и те же ошибки снова и снова, потому что они не могли выучить урок с первого раза? Может быть, нам нужны наши тяготы, чтобы мы не повторяли одни и те же ошибки. Может быть, нам нужно позволить нашим ранам затянуться, а не пытаться сделать вид, что их никогда не было.
– Нет. – Я встаю рядом с папой и беру его за дрожащую руку, когда он уже готовился забрать воспоминания мэра. – Больше никаких забвений. Пришло время позволить людям жить с ошибками, которые они совершили. Особенно мэру.
Отец кивает в знак согласия, но неотвратимость этого жеста говорит мне все, что нужно знать.
Он закончил забирать бремя людей. Навсегда.
43
В полицейском участке Тамбл-Три есть только одна тюремная камера, в которой обычно закрываю буйных пьяниц по ночам. Именно туда мы решили поместить мэра Вормана.
– Я позвоню Виви, – говорит папа, засунув руки в карманы. – Она может помочь принести еду и все такое. К тому же она знает, как обращаться с мэром. Она знает, что делать.
У меня так много вопросов, но сейчас не время. Позже будет много времени для ответов.
Марко молчит, когда офицер Льюис выводит мэра Вормана из комнаты и ведет по коридору в его камеру. Удивительно, но мэр тоже молчит, как будто смирился со своим окончательным падением в немилость.
Это моя идея – созвать городское собрание.
– Я думаю, что мы все должны иметь право голоса в принятии решения относительно дальнейшего будущего, – говорю я. – К тому же, если мы соберем всех вместе, мы можем дать людям возможность вернуть то, что их заставили забыть.
Они кивают, а Мануэла благодарно мне улыбается. Это имеет смысл, и даже если бы это было не так, мы все слишком устали, чтобы спорить. Завтра вечером мы соберем весь город и расскажем им правду.
Мы дадим им выбор.
Офицер Льюис высаживает Мануэлу у ее дома и отвозит Марко к его машине, которая все еще припаркована на обочине дороги, где нас остановили. В доме Марко будет ждать Виви. Интересно, как она будет чувствовать себя, выйдя наконец из-под контроля своего брата? Интересно, будет ли дом по-прежнему ощущаться как дом, или в нем будет слишком много воспоминаний о мэре Вормане и о том, что он натворил.
Я забираюсь на пассажирское сиденье папиной машины, между нами повисает тишина. Я не знаю, как мы найдем выход, но сейчас тишина кажется хорошим началом. По крайней мере, он перестал говорить, что ему жаль, каждые пять секунд, и слезы, кажется, высохли вместе со словами. Прощение – это долгий путь, но теперь я вижу, что он действительно верил, что делает то, что лучше для меня. Даже если он ужасно ошибался, он потерял столько же, сколько и я. Может быть, даже больше, потому что ему придется жить с тем выбором, который он сделал.
Мы уже почти свернули к нашему дому, как вдруг я понимаю, что не могу вернуться домой. Пока не могу. Пока не увижу все своими глазами.
