– Подожди, – говорю я папе. – Я хочу поехать в шахты.
Я вижу колебание на его лице, но у него нет причин отказываться. Едва ли. Так что мы продолжаем ехать, пока не попадаем на необозначенную, грунтовую дорогу, ведущую к шахтам.
Стоянка пуста. В яркий полдень ее пустота кажется неправильной и забытой, как пыльная комната в заброшенном доме, где мебель покрыта простынями, а на стенах – пустые квадраты, в которых когда-то висели картины.
Песок шуршит под нашими ногами. Шахтный ствол широко зияет. Я вхожу внутрь.
Здесь прохладнее, когда мы оказываемся вне солнечного света. Послеполуденный свет быстро превращается из сепии в черноту, как только мы оказываемся внутри туннеля.
– Подожди, – говорит папа и исчезает в темноте. Через несколько секунд узкое пространство наполняется светом и электрическим гулом. Вдоль потолка висят тусклые лампочки, наполняя туннель серовато-белым свечением. Вдоль стены стоят стопки ящиков и других припасов.
– Они пустые, – говорит папа сзади меня. – Воспоминания хранятся дальше в глубине, за каменной стеной. Это выглядит как тупик, но справа в стене есть потайная дверь. Я могу отвести тебя если хочешь.
– Нет. – Нить света тянется к задней части пещеры, где, как я предполагаю, она ведет к фальшивому тупику. – Я пойду одна.
Воздух здесь пыльный. Я сдерживаю кашель, пока иду дальше по тускло освещенному туннелю, мимо скалистых стен и штабелей припасов. От ламп исходит тусклое жужжание. Я пытаюсь представить, как люди работают, складывая коробки, наполненные бурлящими воспоминаниями, отсеивая хорошее от плохого и создавая эликсир. Интересно, работали ли они в тишине, слушая, как их ноги скользят по песчаному полу, или они разговаривали во время работы. Может быть, слушали музыку. Они никак не могли ошибочно принять то, что делали, за добычу. Ничто в туннеле не указывает на то, что это место – действующая шахта.
Наконец, я подхожу к тому, что выглядит как тупик. Камни навалены до потолка, полностью перекрывая путь. Я дотрагиваюсь до правой стороны стены, как учил отец. Она кажется неестественно гладкой, как будто ее изготовили только для того, чтобы она выглядела как камень. Я ощупываю пространство, пока мои руки не находят выемку. И я тяну.
Потайная дверь открывается на удивление легко. Я вхожу в узкий проем и щурюсь в темноте. Я могу различить тонкий шнур, свисающий с каменного потолка. Когда я дергаю за него, маленькое пространство наполняется светом.
Вдоль стены стоят ряды сосудов. Свет падает на стекло, отчего они блестят. Они сверкают, как обещания. Они сверкают украденной надеждой. Они блестят любовью отца к дочери – настолько сильной, что он готов лгать, красть и хоронить секреты в пустыне, чтобы его дочь могла держать мамины обещания.
Если бы я не знала, что нужно присмотреться, я могла бы подумать, что они пусты, но когда я склоняюсь над ними, то могу различить клубы серовато-серебристого тумана, танцующего у вершины каждого сосуда. В центре не пульсирует тьма – эти воспоминания были очищены от печали, которая в первую очередь привела людей в Дом Воспоминаний. Осталось только счастье, которое когда-то сделало воспоминания цельными. Счастье, которое люди не собирались отдавать. Счастье, способное лишить человека своего «я», если кто-то его заберет.
Я должна это исправить.
На следующий вечер весь Тамбл-Три приходит на городское собрание, все металлические складные стулья, которые Виви и Марко предусмотрительно расставили в спортзале старшей школы, заняты. Она раздает сладкий чай и пекановый пирог, привезенный из кондитерской «Пэттис Пай». Я предлагаю взять инициативу на себя, поскольку собрание было моей идеей, но вместо меня вперед выходит папа.
– Я тот, кто помогал ему. Я должен все объяснить.
Он рассказывает им обо всем, что произошло, его голова качается вверх-вниз в знак согласия, когда люди выкрикивают свои недовольства в его адрес. Появляются объятия и слезы, крики неверия. Гнев. Боль. Принятие. Затем, один за другим, люди поднимаются на сцену, чтобы встретиться со мной, и я беру их за руки и вызываю эмоции, которые восстановят их воспоминания.
Я начинаю с бабушки Мануэлы. Я не уверена, что это сработает, поскольку именно «печаль» заставила ее все забыть, а не мой отец, но я все равно беру ее за руку, надеясь на чудо, что мне удастся исправить нанесенный ущерб. В одно мгновение ее глаза пустеют, она смотрит вдаль на что-то, чего не может разглядеть. Затем в один момент свет возвращается, наполняясь цветами, которые я вижу внутри нее, когда одно за другим ее воспоминания восстанавливаются.
Образы и эмоции обрушиваются на меня калейдоскопом цветов: красная вина, зеленое сожаление, золотая любовь, бирюзовое прощение, оранжевое счастье. Когда я дохожу до последнего человека, моя голова настолько переполнена, что я могу опрокинуться от тяжести всего этого. Оказывается, почти каждый человек в городе сыграл какую-то роль в том, что произошло на шахтах. Похоже, почти у каждого в Тамбл-Три был секрет, который они похоронили – что-то отнятое у них, то, что они не собирались выдавать.
И у всех есть вопросы.
– Что нам теперь делать?
– Мне нужна эта работа, чтобы на столе была еда. Что мы будем делать без шахт?
– У меня есть дядя, который управляет фабрикой в окрестностях Эль-Пасо, и он ищет хороших, ответственных работников. Уверен, если я позвоню ему, он согласится дать кому-нибудь из вас работу.
– Значит ли это, что нам придется переехать?
– А как же мой дом? Я не могу его взять и бросить. Его построил мой дедушка. Тамбл-Три – мой дом.
– А что будет с Домом Воспоминаний? И со всеми воспоминаниями, которые Чарли забирает?
– Ничего не случится, – говорит папа. – Потому что я больше не буду забирать воспоминания. Я знаю, что не так много сделал, чтобы заслужить ваше доверие, но я обещаю вам, теперь все это в прошлом. Даю вам слово. Я сделал то, что сделал, чтобы защитить свою дочь, но мне кажется, что Люси не нуждается в моей защите. Возможно, она никогда и не нуждалась.
– Мы должны избавиться от шахт. Чтобы быть уверенными, чтобы это никогда не повторится. – Мистер Льюис снимает бейсболку и потирает лысеющую голову.
– Папа прав, – добавляет Отис Льюис, кладя руку на плечо отца. – Я знаю парня, который управляет строительной площадкой в часе езды от города, он может достать нам динамит. Держу пари, мы сможем завалить вход, чтобы точно быть уверенными, что никто не сможет добраться до воспоминаний, которые там хранятся. Похоронить все это место раз и навсегда.
По толпе прокатывается ропот. Несколько человек хлопают. Другие выкрикивают свои возражения.
Комната наполняется шумом. В конце концов мы решаем поставить вопрос на голосование. Все, кроме пяти человек, голосуют за то, чтобы навсегда завалить шахты.
Я с замиранием сердца понимаю, что это, скорее всего, означает одно: большинству жителей Тамбл-Три придется уехать.
