В Вешке я простилась со своим попутчиком, одарила его золотым ликом и отправилась искать другого, того, кто подвезёт меня дальше. Всё же одежда падальщицы защищала в путешествии: подозреваю, одинокая девушка в любом другом наряде вызвала бы куда больше нездорового интереса. Надо мной хоть и грубо насмехались, а всё же не приставали в открытую. Может, один мой тяжёлый взгляд говорил о том, что под одеждой у меня не кружево, а ножи?..
В одном из сёл я заметила вереницу людей, бредущую к святилищу с синими шпилями. В руках каждый нёс подаяние, но не цветы и напитки, как любит Серебряная Мать, и не круглые караваи, какие дарили Золотому Отцу, а разную мелкую домашнюю утварь. Кто-то держал чашку, иные – книги, тарелки или наборы для игры в зернь, один мужчина даже тащил самовар. Мне это показалось странным.
– Куда идёте? – спросила я двух девушек, когда моя телега поравнялась с ними. Пусть я пыталась сделать свой голос как можно более приветливым, но на меня всё равно посмотрели с осторожностью.
– Так схоронять, – ответила младшая из девушек, с тонкими пушистыми прядями, выбивающимися из-под платка, и бледно-золотистыми веснушками, рассыпанными по щекам и носу. Старшая, бледная и тёмно-русая, предостерегающе дёрнула её за рукав.
– Кого? – снова спросила я.
– Гавесар сломал ногу.
Я подумала, что, может, неправильно истолковала слова девушки. «Схоронять» – точно означало погребение, уж падальщица это знала, но при чём тут сломанная нога?..
– Простите, боюсь, я вас не понимаю. А что у вас в руках?
Я указала на расписные блюдца и чашки, которые несли девушки. Телега катилась вперёд медленно, но девушки не могли обогнать меня и избавиться от навязчивых вопросов, а судя по лицам, им не очень нравилось то, что я спрашивала. Вереница тянулась неспешно, с особой меланхоличной торжественностью, и моя телега оказалась втянута в эту процессию.
– Подарки, – вздохнула младшая.
– Для Серебряной Матери? Интересно, у нас в Царстве она любит цветы.
Закинутая удочка помогла разговорить незнакомок. Старшая подняла на меня недоверчивый взгляд, но в нём не было враждебности, только плохо скрываемое любопытство и оценка.
– Для Милосердного, – ответила младшая, не дав старшей даже открыть рта.
– В Царстве ведь тоже стали в него верить крепче, чем в прежних покровителей? – спросила старшая.
Я смешалась, но кивнула.
– Да… да, конечно. Вера в Милосердного проклюнулась совсем недавно, но постепенно крепнет и находит своих подданных. Но… для чего нужны подаяния?
– Для чудес. Подарки нужны для чудес.
С этим, в общем-то, мне было трудно спорить.
– И какого чуда вы ждёте?
Щёки младшей девушки залились румянцем, а глаза распахнулись, как у ребёнка, ждущего сладостей.
– Чуда воскрешения!
Она верила. Это сразу становилось ясно. Мысленно я поаплодировала Ферну и его затее. Когда молодые тянутся в святилища и ждут праздника, это, безусловно, победа. Но, связав предыдущие слова девушки воедино, я поняла, что что-то не так.
– Вы говорили о мужчине со сломанной ногой. Так кого хоронят и кто должен воскреснуть?
– Его и хоронят, – произнесла старшая девушка. – Он сломал ногу. Сломал тяжело, так, что сама не срастётся. А Милосердный может помочь. Мы положим Гавесара в могилу, а потом он воскреснет, здоровый и сильный.
У меня встали дыбом волоски на руках. Хоронить живого человека?
– Разве у вас нет лекарей, кто может залечить его ногу?
Девушки недоумённо переглянулись.
– Зачем лекари, когда есть Милосердный?
– А если он задохнётся и не воскреснет? Погодите, у вас уже случалось что-то подобное? Неужели кто-то действительно… воскресал?
Произносить это было трудно и странно. Я знала, что новая вера – сказка, красивая и способная влюбить в себя множество людей. Но тут, кажется, она настолько въелась в головы уверовавших, что они готовы были заживо зарыть своего односельчанина, лишь бы самим стать свидетелями чуда.
Я спрыгнула с телеги и окликнула возницу, сообщая, что дальше с ним не еду. Мне пришлось вынуть из мешка свою флягу, чтобы она сошла за какое-никакое подаяние: я и так чересчур выделялась среди толпы, вся в чёрном, с длинной пепельной косой. На меня и так косо поглядывали – местные всё-таки все друг друга знали.
– Нужно верить и молиться, и тогда Милосердный услышит, придёт и воскресит всех мёртвых, – известила младшая девушка. Я пристроилась к ним, несмотря на молчаливое недовольство старшей.
– Но если люди не будут умирать, где им всем жить и чем кормиться?
Мои вопросы звучали для них кощунственно, но только так я могла прощупать глубину их веры и узнать, насколько прочно вросли в их мысли убеждения, навязанные людьми Ферна.
– Так они умирают. Но если за них будут просить, Милосердный воскресит, когда придёт время. Не всех сразу. И вообще не всех, а только достойных, – буркнула старшая.
Вот как. Значит, воскрешают только достойных. Мне было неуютно в этом траурном шествии, устроенном по живому. Слишком остро вспомнились пышные, неуместно красивые похороны Лагре, и у меня потяжелело в груди.
Мы прошли к святилищу – небольшому, но изысканному, как все святилища Серебряной Матери. Стремительно темнело, внутри горели свечи, и синие витражи в окнах казались то зеленоватыми, то фиалковыми. Но люди не стали входить в двери святилища, а поворачивали за угол, к очередной неказистой деревянной пристройке.
Я протиснулась вперёд, оставив своих невольных попутчиц. В числе первых вошла в пристройку и встала так, чтобы ничего не пропустить.
У дальней стены, на постаменте, находились двое: мужчина в сером и парень на носилках, бледный настолько, что его лицо белым пятном выделялось в полумраке. Я догадалась, что это и есть несчастный Гавесар.
Помещение наполнялось людьми. Они двигались по строгой траектории: входили друг за другом, шли вдоль правой стены, складывали подаяния у своеобразного алтаря в подножии постамента, возвращались по левой стороне и становились вдоль стен в несколько рядов. Проповедник взирал на прихожан с пугающим равнодушием, а Гавесар время от времени издавал сдавленные стоны. Я заметила, как на него смотрели: сочувствующе, тепло, будто на простуженного ребёнка. У меня под одеждой бегали мурашки. Я не знала, что будет дальше, но точно знала, что мне это не понравится.
– Если все поднесли подарки для Милосердного, мы можем начинать, – произнёс проповедник. Его голос звучал удивительно гулко, легко перекрывая ропот собравшихся селян.
Я поняла, что по-прежнему держу в руке флягу, и поспешила скрыть её складкой плаща. Мне в пути фляга явно нужнее, чем Милосердному: ему принесли множество кружек и прочей посуды.
