– Веселее же. Что, скажешь, не так? Ну не дуйся, Ивель. Идём обратно, а то совсем замёрзнешь с непривычки.
Письмо третье. Царевичу Велефорту от царя Сезаруса
Сегодня мы долго беседовали с твоей матерью, Лефер. По правде сказать, я думаю, что оказал ей величайшую милость, позволив так долго высказывать свою странную точку зрения. Естественно, я с ней не согласен и всё равно поступлю по-своему.
Иногда я благодарю небеса за то, что ты из-за своих особенностей можешь не понимать, что происходит, и не вспомнишь этого потом. Сейчас страшно, Лефер, истинно страшно. Я выхожу на балкон и вижу, как братья убивают братьев. Это безумие, Лефер. Впрочем, моё письмо началось несколько сумбурно, мне следует быть более последовательным. Но ведь знаешь как: последовательность утомляет, когда целыми днями только и делаешь что выслушиваешь докладчиков, советчиков и командующих, так что в письмах к своему сыну я позволю себе эту роскошь.
Может такое быть, чтобы я просчитался? Как ты думаешь, Лефер, твой отец может ошибиться? Или за моей спиной всё это время плелось нечто, мне неведомое? Сам запутался и не берусь судить. Мой лекарь уже не ограничивается травами, как я раньше просил, и теперь смешивает мне какие-то сильные успокаивающие порошки – не знаю, как справился бы без них. Наверное, страдал бы бессонницей – это в лучшем случае, а в худшем – открыл бы огонь по своей столице.
Наш народ разделился, Лефер. Никогда бы не подумал, что наши люди будут так рьяно отстаивать старую, изжившую себя веру. Теперь те, кто не может расстаться с верой в Золотого Отца и Серебряную Мать, называют себя и друг друга староверцами, а новых, кто принял Милосердного, – нововерцами. Это удивительно. Страшно, конечно, но и поразительно одновременно.
Я надеюсь, Лефер, что тебя не слишком побеспокоят мои письма. Не знаю даже, читаешь ли ты их, а если читаешь, то понимаешь ли, что я пытаюсь тебе донести? В любом случае я не перестану писать и питать надежду, что хотя бы так могу разговаривать с тобой.
Но я хочу быть с тобой честен. Я мечтаю, что ты поправишься и вырастешь достойным царём, а от царя нельзя таить того, что творится в его стране. Поэтому назову вещи так, как должно.
На улицах льётся кровь, Лефер. Надеюсь, тебя не испугало это слово и ты продолжаешь читать (или слушать того, кто тебе читает?). Люди не просто разделились, люди пошли войной друг против друга. Не обычной войной, а самой страшной из войн – братоубийственной. Будто нам мало того, что наше войско разгромили одни дикари, вступившие в союз с другими! Я бросаю все силы на то, чтобы устранить беспорядки, отправляю на улицы отряды, но… Люди словно сорвались с цепей. Я не могу поверить, но им будто бы нравится убивать друг друга и вешать проповедников, громить старые святилища и поджигать новые молельни Милосердного. Будто бы им наскучила безмятежная и сытая жизнь, какую я всегда стремился наладить!
Ну ничего. Ничего, Лефер. Я всё улажу, иначе что за царь из твоего отца? Для тебя Царство выстоит и будет ещё более прекрасным, чем прежде. Прекрасным, сильным и обширным, с новыми землями и людьми, верящими в одно и то же.
Я не развязываю войну, мне важно сказать это, чтобы ты верил мне, а не тому, что тебе будут говорить другие. Если бы я хотел крови, я послал бы флот – ты знаешь, Лефер, какой красивый у нас военный флот? Мы бы подошли к Коростельцу или Солограду и за день захватили бы стольные города. Разве стал я это делать? Нет, я не позволил советникам и командующим, охочим до крови, готовить корабли. Я отправил пешие войска и стрельцов – это ведь не то же самое.
Согласен ли ты со мною, Лефер?..
Глава 9. Проповеди, письма и княжий гнев
Падальщица
После ночной вылазки с Солоной во мне мешались самые разные чувства, и понадобилась пара дней, чтобы разобраться в себе. Я была напугана, восхищена и чуточку влюблена – в Княжества, в терема, в зиму, в ночь, в домовины и в нечистецей. Мне бы злиться на Солону и на князя, да не выходило – оба они виделись мне кем-то вроде неприрученных диких зверей, которые могут укусить и поступают так, как сами хотят.
Зверей нужно прикармливать, иначе не миновать беды. Но на прикормленных тоже можно охотиться.
Я не полюбила Княжества, оказавшись в плену и побывав на единственной прогулке, вовсе нет. Лёгкая влюблённость не имеет ничего общего с крепким, выдержанным чувством. Я любила Царство, любила Стезель, любила Лагре и всю свою семью – всех по-разному, но всё же крепко и твёрдо.
Иногда я видела в тереме мальчишек – они пробегали по двору, пока я стояла у окна, протискивались по лестницам и коридорам, когда меня провожали в обеденный зал. Мы смотрели друг на друга с интересом: они, вероятно, редко видели в тереме пленников, а я думала о том, какую пользу смогу извлечь, если каким-то чудом останусь с кем-то из посыльных наедине.
Несмотря на то, что Солона меня, в общем-то, не бросала и развлекала, я мучилась безвестностью: я ничего не знала о том, что происходит в – Царстве и выжил ли кто-то из войска Раве после нападения. Мне снились мучительные, тягучие сны, в которых Раве умирал, царь выбирал командующего, ещё более жаждущего крови… Я боялась, что с Ферном может случиться что-то неладное, что люди пойдут против его проповедей и что в самом Царстве произойдёт разлад.
Чтобы крепче спать, я стала каждый вечер просить вина или даже браги. Вина в Княжествах не водилось много, и я понимала, что стоит оно здесь довольно дорого. Мне не хотелось злить князя, но, с другой стороны, досаждать ему хотя бы в таких мелочах было приятно. К местным напиткам я тоже привыкла: морошковая или брусничная брага была очень даже хороша, а сон после неё приходил крепкий и спокойный, как раз то, что мне было нужно, чтобы не беспокоиться и не сходить с ума в бесконечно похожих днях своего заточения.
По утрам, правда, наступали часы расплаты: порой из-за отяжелевшей головы я до полудня маялась в кровати, лениво щурясь на окно. Мне нравилось наблюдать отсюда за небом: оно то ослепляло синевой, то хмурилось снеговыми тучами, то растекалось в золотистой дымке от солнца, пытавшегося пробиться сквозь пелену облаков.
Я привыкла, что по утрам мне приносят еду в светлицу, редко приглашая спуститься в зал, но в тот день ко мне зашла не робкая чернавка, чьего имени я так и не узнала, и даже не Солона, а сам Мёртвый Князь.
От удивления я не нашлась что сказать.
Он остановился у двери, обводя светлицу придирчивым взглядом. Сощурился неодобрительно, заметив пустую бутылку на столике, и скрестил руки на груди. На нём была рубаха с закатанными рукавами, и я увидела, что его предплечья покрыты шрамами от ожогов.
– Вижу, ты проснулась. Собирайся, пойдём вниз.
– Мне казалось, манеры не позволяют князьям вламываться по утрам к неодетым девушкам, – пробормотала я.
Князь усмехнулся в рыжую бороду.
– Не забывай, я – князь-чудовище. Мои манеры далеки от совершенства.
