Мне страшно, Пеплица, повторюсь. Мы с Лефером не выходим из своей башни, лишь смотрим вниз с содроганием: ночами почти не спим, глядя на всполохи пожаров, пляшущие на стенах, а ранним утром вздрагиваем от выстрелов и криков.
Брат пошёл против брата, кто-то противится новому, а кто-то мечтает свергнуть старое. Заварилась такая густая каша, что Сезарусу её точно не расхлебать. Я уже слышала крики «Долой царя!» и боюсь, что со дня на день разъярённая толпа просто ворвётся во дворец, убивая без разбора. Уж поверь, семье царя при таких настроениях не светит лёгкая смерть…
Дорогая, мудрая моя подруга Пеплица, я истово боюсь за свою жизнь, но ещё сильнее страшусь за жизнь сына. Велефорту не быть царём, это ясно: после Сезаруса на трон взойдёт его младший брат, а не сын. Мой Лефер – добрый и нежный юноша, он не должен платить жизнью за ошибки отца.
Прошу тебя, милая, только ты можешь помочь мне – действием или советом. Мы способны положить конец кровопролитию, только вместе способны. Сезаруса уже не убедить – он тихо сходит с ума от своих странных идей, он не отступится, да и поздно ему отступать. Одна я не смогу ничего сделать, но будь ты рядом – телом или хотя бы мыслями, смелости во мне бы заметно прибавилось.
Прости за сумбур моих мыслей, я так сбита с толку и напугана, что едва не схожу с ума. Успокой меня, умоляю. Знаю, что не могу такого просить, но всё же прошу: приезжай ко мне, я приму тебя во дворце и смогу сделать так, чтобы в пути тебе ничего не грозило. Помоги вернуть мир в наше мёртвое Царство и знай: я не останусь в долгу.
Жду твоего скорейшего ответа,
царица Азария
Глава 12. Одиннадцать ударов
– Мне пора идти, – сонно проговорил разомлевший князь. – Подумать только, снилась какая-то жуть: восставшие мертвецы… к чему бы?
Я погладила его по груди и улыбнулась – так, чтобы не выдать своего напряжения. Накануне меня подозвал мальчишка-воробей – я прогуливалась с Солоной по двору – и шепнул нечто, поднявшее мой дух. Если всё сложится, то уже скоро моя затея претворится в жизнь, а я стану истинной спасительницей Царства. Осталось лишь недолго побыть лукавой искусительницей.
– Побудь со мной ещё немного, Лерис.
Он улыбнулся мне в ответ и намотал на палец прядь моих волос.
– Хитрая ты ворожея-чужеземка. Тянет к тебе, как к ручью в жару. Околдовала, что ли?
– Может, и околдовала. – Я безмятежно улыбнулась. – Ты не захотел делиться со мной нечистецкой ворожбой, так я сама как сумела, так и наворожила.
Мысленно я считала мгновения и прислушивалась так, что в голове начинало гудеть. Я гадала, смогут ли люди Раве пробраться на княжий двор, а затем и в терем? Остановят ли их по дороге? Найдутся ли они, что сказать в ответ? Смогут ли дать отпор? Моя безрассудная затея висела на волоске, но Раве поддержал бы её, я знала. Кто, как не он. Был бы командующим Лагре, он бы всеми силами постарался отговорить меня от кровопролития, но Раве – нет. Как странно вышло: я сама истово не желала войны, но что делать, если для этого всё равно нужно кого-то убить? Лучше смерть того, кто опасен и алчен, чем гибель многих невинных.
Я поднялась с постели, потянулась с напускной вальяжностью и подошла к креслу, на котором валялось моё скомканное платье. В одну из складок я предусмотрительно вшила кармашек с заготовленными папиросами с фейдером. Мои руки чуть дрогнули, когда я взяла одну из папирос и раскурила от очага. По опочивальне поплыл знакомый запах, который я ненавидела, когда была с Аркелом.
– Чем ты там занята? – лениво спросил князь. Я обернулась на него с улыбкой. – Мне правда нужно проведать Огарька. Он обидится, если я не приду.
– Но ты ведь придёшь. Только чуть позже. Самую малость позже.
Я набрала в рот жёлтого дыма и выдохнула в сторону князя. Он замахал рукой.
– Что ты задумала, женщина?
Я снова забралась на кровать и склонилась над князем, стараясь держать папиросу перед его лицом. Князь улыбался расслабленной, доверчивой улыбкой, и мне дорогого стоило улыбаться ему в ответ.
– Это фейдер. Ты ни разу его не курил?
– Ни разу. Но видел у степняков и чуял его едкий запах. Говорят, он расслабляет и делает мужчину ни на что не годным.
Я рассмеялась.
– Чтобы сделать тебя негодным, потребуется целая телега фейдера. Расслабляет, это правда. Ты много тревожишься, Лерис. Фейдер очистит твой разум от волнений.
Я поводила папиросой в воздухе, и лицо князя почти скрыл жёлтый дым. Князь отмахнулся.
– Но это мои тревоги и мои волнения, Ивель. Я не хочу о них забывать. Я хочу их проживать.
– Фейдер не отнимет их. Но тебе нужно отдохнуть.
Я видела, как веки князя смыкаются, а он пытается бороться с наваливающимся тяжёлым сном и улыбается уголками губ. Я взяла в руки его запястье – вроде бы ласково, но на самом деле считая, сколько ударов делает его сердце. Жилка билась лениво и медленно.
Мне самой нужно было скорее выбраться из опочивальни, заполненной дымом, потому что мои мысли тоже становились вялыми и неповоротливыми. Мне нельзя было забываться сном.
– Я пойду принесу нам что-нибудь. Медовухи или пенного. Может, морса, если хочешь.
– Брусничного пенного принеси, – попросил князь. Я поцеловала его в лоб, встала и быстро надела платье. Протянутая в мою сторону рука князя безвольно упала на кровать, глаза закрылись.
Я спешно выскользнула в коридор и закрыла за собой дверь. Здесь было темно, прохладно и, самое главное, не пахло фейдером. Какое-то время я стояла, прижавшись спиной к двери, и глубоко дышала, очищая свою грудь от дыма. Постепенно голова прояснялась, сердце начало стучать быстрее, сонливость если не покинула меня, то стала слабее.
В несколько шагов я подошла к окошку и взглянула на двор, залитый серебром луны. Сердце колотилось так сильно, словно хотело пробить грудную клетку и убежать от меня – от подлой и вероломной. У ворот я заметила какое-то движение и побежала вниз, молясь Серебряной Матери, чтобы воевода Нилир не проснулся, а людям Раве удалось проскочить мимо дозорных и не поднять много шума.
Князь
К несчастью, я не сразу понял, что эта сука сделала со мной что-то не то. Я сам виноват: размяк, наслушался бабьих речей, повёлся на серые глаза иноземки и позволил себе большее, чем просто выбрать утробу для будущего наследника Холмолесского.
Клятый дым творил с моим разумом что-то невообразимое. Я подозревал, что это всё с непривычки и от усталости: девка-то бойко убежала из опочивальни, тогда как я даже рукой мог с трудом пошевелить. В груди исчезло ощущение скребущихся когтей, но голова налилась чернотой, в которую я то проваливался, то выныривал. С каждым вдохом сладковатый дым всё крепче врастал в моё тело и мысли, всё тяжелее становились веки, а перед глазами проносились бессвязные обрывки воспоминаний, все как одно острые, словно вражья стрела.
