– Иди, Ивель, – ответил он. Его голос прозвучал искренне и просто, так, как я привыкла. – Ступай, девочка моя. Ты сильная. У тебя всё получится, я тебе обещаю.
Против воли я всхлипнула. Мне не хотелось верить, что всё это происходит взаправду. Мне хотелось закрыть глаза здесь и открыть в своей комнате под скошенной крышей – не знать ни князя-волхва, заколдовавшего моё сердце и тело, ни навей, ни церкви Милосердного, ни своей неправильной воскрешающей ворожбы… И главное – чтобы Ферн был Ферном, а не Господином Дорог.
Он обнял меня. Искры разом погасли, оставив нас в колкой, обескураживающей темноте.
– Ты сама можешь их отгонять, – шепнул он мне. – Ты всё можешь сама. Но сейчас просто иди на Перешеек. Ты нужна там.
– Я увижу тебя ещё раз? Тебя, Ферна? И… Лерис. Мы с ним увидимся? И что с Раве… Как же Лагре? И мои родители?
Я прокляла себя за то, как жалко и моляще прозвучал мой голос. В ту минуту я была слабой – вероятно, в последний раз.
Ферн отстранился от меня, но в темноте я не могла разглядеть, что выражают его черты. Блики от светляков падали на его шею и скулы, подсвечивали одежду, но не лицо. Он молчал – слишком долго, чтобы ответ мог быть обнадёживающим.
– Иди, – повторил он. – И тогда всё будет так, как должно быть.
Ферн исчез. Оставил меня одну посреди зимнего леса. За моей спиной в обе стороны простирался Тракт: хочешь – иди вперёд, хочешь – поверни назад. Вновь пробивались крики и топот навей, а мой костерок захлёбывался талым снегом. Я обхватила себя за плечи и стиснула до боли, встряхнула головой и пошла собирать новые ветки для костра.
* * *
Князь
Время моё истекало.
Я знал это так же твёрдо, как знал, что после заката Княжества укроются тёмной шалью, но не затихнут, нет – вспыхнут то тут, то там степняцкие костры, вскрикнут беспомощно люди и ухнет сыч.
Что станет со мной? Кем я стану? Я не думал о том. Знал, что ничего нельзя переменить, что единственное моё дело – обеспечить теперь порядок и оставить Холмолесское чистым, умытым, спокойным.
Огарёк и Трегор чувствовали, что со мной что-то не так. Трегор, вероятно, и сам ощущал что-то подобное – в нём тоже вскипала нечистецкая кровь. Зато Огарёк злился, обижался и никак не мог взять в толк, отчего я сделался замкнутым и осторожным на слова.
Иногда мне самому казалось, будто он что-то от меня скрывает, но я не решался ничего спрашивать. Не сейчас. Сейчас другое нужно было решать.
Мы не возвращались в Горвень. Люди Нилира перевезли Алдара в Еловицу, и мы приехали следом. На заставе меня ждала приятная неожиданность: Нилир явился сам, да не один, а с моим Рудо. Встреча с псом прибавила мне сил, да столько, что я сам диву дался.
Занималось тусклое лиловое утро, по-злому морозное. Я вышел на стену, подышать и унять боль во всём теле и удивился, обнаружив там Огарька.
– Я знал, что ты придёшь, – бросил он, не оборачиваясь.
Я вздохнул, скрывая раздражение.
– Если у тебя есть разговор, мог бы не сидеть полночи в засаде.
– Я и не сидел. Знал, что ты встанешь рано.
В груди кольнуло, а в глазах потемнело, когда я сделал шаг к ограде. В нос будто ударили все запахи разом: я чуял и снег, и древесину, и даже шерсть, из которой был соткан мой плащ.
Огарёк развернулся ко мне лицом. Он снова был зелен, но бледен, под непривычно карими глазами залегли тени. Что-то терзало его, и я почувствовал свою вину за то, что вовсе не интересовался его делами.
– Что у тебя стряслось?
Огарёк медленно обвёл меня взглядом – так, словно хотел запомнить надолго. Поправил на мне плащ, будто тот сбился набок, и закусил губу.
– Вижу, и тебе есть что сказать. Кто из нас первый начнёт?
Я смотрел на него и понимал: не хочу ничего слышать, пусть молчит подольше, пусть молчит и слушает, а я выговорюсь, расскажу всё, о чём подозреваю, и вместе мы решим, что делать, а там и Огарькову беду разрешим.
– Первый скажу. Только ты не жалей меня и не пугайся. Выпутывались из всего и всегда, вот и в этот раз выпутаемся.
– Тогда не томи, – буркнул Огарёк.
Я набрал побольше воздуха. Тут же грудь ответила мне кашлем – как я ни отрицал своей боли, а всё же она не покидала, будто бы злилась на меня и в отместку терзала сильнее. С заставной стены виднелось Седостепье, укрытое мглистым туманом, тонкими струйками вился дым от костров. Я перебирал в уме всё, что знал о лесовых, – а знал я о них немало, с ранней юности плясал с ними в чащах, но никак не мог понять, что уготовано мне и сохраню ли я себя или стану беспамятным, глупым и счастливым.
– Во мне кипит нечистецкая кровь, – вымолвил я, не глядя Огарьку в лицо. Мне не хотелось видеть неверие и страх, которые, несомненно, охватят его. – Я уже не человек. Вернее, никогда не был им, ведь мой отец – Смарагдель. Но теперь я чувствую, что моё людское время подходит к концу. Я обращаюсь в лесового, Огарёк. Уже давно, но сейчас всё яснее понимаю, что осталось совсем немного.
Я ожидал чего угодно – неверия, гнева, даже слёз, но Огарёк, посмотрев на меня ещё с минуту, лишь ухмыльнулся.
– Как занятно. И здесь мы с тобой не расстанемся.
– О чём ты говоришь?
Огарёк продолжал ухмыляться, даже как-то неуместно-задорно, чем злил меня сильнее.
– Надо мной зажёгся огонёк.
Я опешил, не сразу поняв, о каком огоньке он толкует.
– Неужели тот самый?
Огарёк кивнул.
– Тот самый, какой же ещё. Господин Дорог выбрал меня, чтоб следующим шёл от Горвеня в леса. Задабривать твоего отца для блага простого люда. И я думал: вот, прогоним степняков и царских крыс, настанет весна, я дождусь, пока ты не добьёшься признания князей, и тогда уйду в Великолесье, обращаться в лесного сына. Но раз так, выходит, с тобой вместе уйдём.
Весть ударила меня под дых, но с изумлением я понял, что веткам в моей груди это понравилось, боль унялась, и даже перед глазами прояснилось. Слова Огарька позволили мне поверить: хоть Господин Дорог и разорвал стопку кружев, а всё же есть у него задумка для нас и, что важнее всего, для нас двоих.
Мы помолчали. Я думал о том, что станется с Холмолесским. И Огарёк, вероятно, думал о том же.
– Шаньгу и Рудо заберём. Они в лесу всё равно свои. Но тебе надо было бы пораньше думать о наследнике. Кто в тереме останется?
– Найдутся желающие.
– Вроде того последнего самозванца? Как бишь его звали?
Я хмыкнул: как же, Огарёк сам не бывал в тереме, когда мальчишка пришёл филином трясти, а всё вызнал.
– Изгень Ганеальн. Нет, – я мотнул головой. – Тому не бывать. Но мы поступим иначе. Кто сказал, что лесовой не может быть человеческим князем? От того, что во мне ярче проявляется лесная кровь, я не перестану быть наполовину человеческим сыном. Смарагдель вхож в терем, и его сын тоже сможет удержать Горвень.
