– У меня тоже – но он не добрый.
– Да что с вами обоими не так?! – Рофомм, уже схватившийся в кармане за спички, сжал кулак, чувствуя, как под смятым картоном ломается дерево. – Какие шрамы, откуда ещё шрамы, что вы оба несёте? Что со мной не так?
Он потом долгое время спрашивал себя, зачем он заставил их ему это рассказать, нужно ли ему вообще это знать, но он знал, и ходу назад не было. Звёздной ночью под вопли лидера секты его зачинали жертвой мужчины крепкой крови и женщины всемирной мощи, дабы исполнилось пророчество о чистке мира телесного руками сына и помазанника многоглазого всевышнего, отождествляемого со звёздным небом. Нет никакого всевышнего, но есть извращение, в котором не зачать никого счастливого. И без любви, без контроля души, прорастающей на изначально отравленном одушевлении, станет он невесть кем – тем, кем хотели видеть его мракобесы, всемирным сжигателем, карателем и самым настоящим чудовищем.
– Их повесили, Лирна, – сказал Урномм, обнимая сына за плечи. – Всемирщики и полиция в год восемьдесят три пошли рейдом в Коммуну, повесили Клеэ и десяток особо буйных. Обезглавленная секта перестала сочиться гноем в соседние поселения. Не знаю, что сделали с твоими родственниками…
– Мне всё равно, – отрезала она. – У меня только один родственник, – она поцеловала сына в щеку.
– Я тоже, – сказал Урномм.
– Нет. Ты – нет. Ты для нас слабый.
– Неправда, Лирна, вовсе я не слабый.
Рофомм вырвался от них и молча ушёл в свою комнату. Он испортил коробок, громыхать ему было нечем. Как назло, он слышал всё, о чём они спорили, а слушать это ему было неприятно. Он просто хотел, чтобы у него была мать и был отец. Он-то меньше их виноват в том, что зачат в извращении, зачем они мешают ему? Он уже не помнил, о чём они говорили, слышал, как мать заплакала, похоже, впервые в жизни, а отец попросил показать ему шрамы. С громким шорохом куда-то на мебель бросили одежду, а после долгой паузы Урномм Ребус попросил Лирну Сиросу дать ему поцеловать её шрамы – все до единого – на лице, спине, шее, груди, и тот, добрый, на животе. А затем и её саму поцеловать. Он уже и забыл, как это – хотеть кого-то поцеловать, и вспомнил.
– Меня ещё никто никогда не целовал, – произнесла Лирна Сироса. – Пошли, Урномм, пошли в мою комнату.
Наутро отец прямо при сыне спросил Лирну, что ему сделать, чтобы она разрешила ему быть в их жизни.
– С чего б мне тебе разрешать? – фыркнула она. – Я героиня Конфедерации, меня за последние несколько дней раз десять чуть не пристрелили, а ты ничего страшнее проигранных бумаг в жизни не нюхал.
Отец спокойно поблагодарил за завтрак, встал и, взяв с собой только личник, куда-то ушёл. Вернулся поздно, сообщив, что записался в ополчение, и скоро будут учения. Мать расхохоталась болезненным смехом и назвала его изнеженным дураком, который сляжет под первой же пулей.
– Это вряд ли, – возразил он. – Моя нация отличается категорической живучестью, а ещё я умею стрелять и фехтовать.
Все трудовые дни он проводил на учениях в Окружних землях, в выходной его отпускали домой. Ночи он проводил с Лирной. Когда её начало мутить и шатать, он заявил, что теперь точно вернётся живым, Лирна снова расхохоталась и сказала, что теперь у неё будут двое детей, подопечная – и урна с прахом. Или череп, если в армии уважают чужие прощальные обряды.
– Он вернётся живым, – тихо сказала ей Эдта, пока отец не слышал. – Только ему не говори.
– Я бы сказал, – пожал плечами Рофомм.
– Не скажу, – твёрдо ответила мать. – Ибо тогда не будет в этом ни силы, ни смелости. Пусть идёт на смерть, а возвращается – живым.
* * *
Урномм Ребус не был трусом, но, чтобы он начал что-то делать, надо было дать ему хорошего пинка. В нём была какая-то нравственная лень, и это было его единственным пороком. Этим частенько страдают люди на севере, насколько знал Дитр, такой уж у них менталитет – что у варков, что у гралейцев. Когда им ничего не угрожало, они начинали ржаветь. Эцесам, церлейцам, гралейцам Серебряной Черты и другим людям холодного края у самой Южной Оси постоянно что-то угрожало, и они не были ленивы. У них были другие пороки.
Урномм Ребус после ритуала не прикасался к женщинам вообще, даже к красивой жене Тейле, которую ему подбирали по всем правилам гралейского сватовства с публичным раздеванием и замерами телесного, генеалогическим расследованием и медосмотром.
– Со мной тёща пыталась такое провернуть, жена запретила, – пробормотал Дитр.
– Ох уж эти гралейские тёщи, – Ребус фыркнул, безучастно наблюдая за тем, как он роется в погребе в поисках рыбы. Пока что Дитр находил только жаб. – Чего ей в тебе не нравилось?
– Рост.
– У тебя средний по Гогу рост. Телосложение типа «велло»: мяса много, растёт без лишнего корма. Отличный нос и кожа, ровные зубы. Гралейки, особенно полицейские, таких любят. Видел, как пялилась на тебя хозяйка шлюшьего сквера? А я видел. Даже сестра сказала, чтобы подарил тебя ей на совершеннолетие, но я ответил, что ты старый.
– Не подмазывайся, не пущу тебя пить, – Дитр смирился с жабами и вытащил брикет спрессованных вяленых лапок. – Почему тут только жабы, Рофомм?
– Жена ими питалась, приучила меня. Скорпион в своё время кормил жён жабами, они научились пихать их во все национальные блюда. Нарла варила южную сливочную похлёбку, но вместо рыбы добавляла туда жаб, научила дочку. Эдта считает, что так проявляется её метисная идентичность как эцески и как ирмитки. Хотя ирмиты много чего едят, кроме жаб.
В атриуме что-то заскрежетало, Паук побежал на шум, за ним пошёл Ребус, засунув папиросу за разодранное ухо.
– …знала, что всё плохо, но не знала насколько! – говорила элегантная женщина лет пятидесяти, не обращая внимания на кота, который тёрся об её ноги. Дама потрясала газетой и хваталась за голову изящной, затянутой в лайковую перчатку кистью. – Он не просто его убил – он пробил ему ладони! И где он этому научился? – В Гоге на каторге, – Рофомм мрачно пожал плечами. – Видал я эту скотину, когда интернатуру проходил. Меня по тюрьмам послали как гражданского наблюдателя. Мы тогда только ваяли душескоп, и я подумал, когда ко мне привели Подкаблучника, – как бы мне увидеть то, что у него вместо души. А он сказал, что сделает из моей рожи обивку на стул для своей жены, на другое дворянчики не годятся. Коллеги писали ему гнилостное проклятие личности, но Подкаблучник последователен, вменяем и прекрасно себя контролирует, даже своё извращение. Блудная власть оно называется, часто соседствует с обратным ему извращением блудной боли…
– Кто такой Подкаблучник? – Дитр выглянул в атриум и поклонился даме, та насторожённо кивнула в ответ.
В тумане расплодились преступники, они сбивались в шайки по этническому признаку. Пока у всех на слуху банда ирмитских мошенниц, которые один за другим создают пузыри ценностей – собирают деньги, обещая огромную прибыль, а потом исчезают, появляясь в другом городе. А ещё Эррил да Лицери, которого в глаза Подкаблучником никто никогда не называл. Подкаблучник, получивший свою кличку за извращённый стиль третирования оппонентов, специализируется на соотечественниках, донимая гралейских дельцов от Серебряной Черты до Акка. Пока была жива Лирна Сироса, их семейное предприятие было хорошо защищено, в том числе и силами Нерса Кевцеса, который однажды стал важным господином и начальником охранной конторы. Но Кувалду-Нерса пристрелили, говорила газета в руках красивой дамы, напоследок пробили ему руки, унизив его посмертие. Нерс-то, конечно, паскуда и псина, но Подкаблучника это никак не касалось.
