Рофомм даже остановился и нахмурился, рука его нырнула в карман. Вытащив коробок спичек, юноша принялся грохотать им над ухом, словно спички знали ответ. – Нет, убивать я бы не хотел. Пришлось бы забыть про эмоции и обратиться в полицию. В случае обычного ублюдочного поведения полиция тебе не поможет, потому что нарушение тут не телесное, а всемирное, и поэтому пришлось побить.
– А тебе нравилось его бить? – жадно спросила Кеа, не замечая, как на неё смотрят сокурсники. – Ты испытывал удовлетворение, когда он вскрикивал от боли? Когда на его теле проступали следы? И какое удовлетворение это было? Откуда оно исходило? Из головы, из груди, из паха?
Рофомм уставился на неё как на извращенку.
– Нет же. Я просто хотел, чтобы он свалил с Больничной дуги и не расстраивал Равилу. Я чувствую её боль, мне не нравится.
Человеку тяжело предложить кому-то дружбу, никто никогда не делает этого напрямую, а Равила Лорца была понятлива. Если кому-то не нравится твоя боль, значит, он хочет с тобой дружить. Ему и кошмары её не нравились – Равилин кошмар о пустоцветении и мёртвых девочках был первым, что он вытащил из чужой головы, когда девушка ночевала в одной из гостевых комнат Дома-с-манекеном.
Барль к тому времени вернулся на родину, за него прислали огромный выкуп. Он мало рассказывал о своём роде, но отец подозревал, что Барль очень знатный, примерно таких же кровей, как потомки линии Ребус по отношению к Принципу. Родители решили уехать в Акк, продав дом в Зелёном Циркуляре, когда Рофомм заявил, что жить будет в Доме-с-манекеном, у него там «исследования».
– Он выглядит болезненным, – цокала языком Тейла, наблюдая, как сын бывшего мужа глушит залпом второй бокал вина за прощальным ужином. Принимать эритру он боялся, когда шёл к родителям, и ему было дурно без порошка, помочь мог только алкоголь.
– Он много учится, – ласково сказал отец, погладив его по плечу. Отец, в отличие от матери, часто его гладил и целовал в лоб. Позже Рофомм перенял эту привычку в обращении с пациентами, они его обожали, как он обожал отца. – И больше того – хочет увидеть душу.
Он особо не распространялся о том, что делает, но однажды признался-таки матери, зачем заполонил весь Дом-с-манекеном стёклами с пробами собственной крови, микроскопами и записями, она его не засмеяла. Лишь кивнула, сказав, что он у неё умный, а значит, должен усердно искать.
И они уехали в Акк – маме с Тейлой надо было развивать аптечную сеть в богатом регионе, отцу было ближе к Дому Бумаг, да и вообще все они больше привыкли к горному климату. Сестрёнке было всё равно, она была слишком мала. Не хотела уезжать только двенадцатилетняя Эдта.
Она плакала у него на груди, целуя костяшки пальцев, а Рофомм хмурился, разглядывая её. Эдты ему будет не хватать.
Она всегда была с ним ласкова, им даже было о чем поговорить – девочка была умна и быстро развивалась. Верно, лет через пять станет прекрасной юной дамой, красивой, образованной и нежной, будет жаль, если она достанется какому-нибудь скоту вроде Апфела Зенеца. Равила – и та от скота настрадалась, не хватало ему ещё колотить приятелей Эдты.
Равила поселилась в Доме-с-манекеном. Как и всем девицам из хороших ирмитских семей, ей было плевать, как это выглядит со стороны. Ей хотелось увидеть душу не меньше, чем ему, Рофомм не ошибся, сказав про её огонь.
Кеа и другие курсанты как-то притащили к нему домой труп свежеповешенного каннибала – друзья пытались исследовать его мозг на предмет изъянов, но изъянов не нашли. Душа не содержится в мозге, поняли они. Душа – везде, она, как кровь или лимфа, сочится по всему телу, но её нельзя ощутить обычным способом.
К разгадке они приблизились, лишь когда бывший военнопленный Барль прислал чемодан с цензорскими лупами из самого Доминиона. Конфедерация не знала такой цензуры, а в соседнем милицейском государстве всё, даже любовные письма, проверяли на предмет крамольных эмоций с помощью всемирно усиленных стёкол.
Душа, похоже, и впрямь крепилась к каждой телесной клетке, потому что при свёртывании крови что-то разом отмирало и на всемирном уровне, как показал нездешний взгляд через отлитое доминионской милицией стекло.
– Всё дохнет и дохнет, – посетовала Равила. – Если б мы могли вставить их куда-нибудь внутрь…
– Надо заставить Дирлиса пустить к себе в операционную, – заявил друг, прикладываясь ноздрей к пузырьку с эритрой. – Ты его спросишь, меня он терпеть не может.
– Совсем сдурел?! – осведомился голос из-за мольберта.
– Вставлять стекла диаметром с пять ногтей в кровоточащее нутро? – Равила вздохнула и запустила пальцы в волосы. – Хотя бы сделать их поменьше – раз в двадцать. Пусть Барль пришлёт инструкцию по изготовлению.
– Надо что-нибудь разрезать, засунуть туда стекло и поглядеть, – маниакально бормотал Рофомм, шаря по заваленному столу. – Ага, вот! – он вытащил свою заржавевшую бритву. – Нет, пожалуй, ты не подойдёшь. Пойду поищу скальпель.
Равила поглядела ему вслед, плохо понимая, что он собрался делать. Но через полчаса она вскочила с кресла, чуть не опрокинув на себя чемоданчик с лупами: заливая кровью пол, друг вышел к ним с развороченным боком, одной рукой прижимая стекляшку к огромному порезу.
– Погляди-ка ты, – безумно улыбнулся он, – мне что-то плохо видно, но не исключено, что ничего не получилось.
Джер взвыл, вскинув кулаки к потолку, а Равила выбежала на радиус, неистово размахивая жёлтым врачебным флажком, чтобы её увезли в Кампусный Циркуляр, где сейчас был Дирлис. К счастью, срочных дел у него не было, и он согласился приехать. Ругаясь, он грохнул на стол чемоданчик с инвентарём и заявил, что не будет колоть этому выблудню дурман, потому что не знает, сколько накануне Ребус снюхал эритры и выпил алкоголя, а у него, Дирлиса, люди на столе не мрут.
– Да и небольшое наказание в виде боли тебе не повредит, – зло ухмыльнулся он, прицеливаясь иглой к развороченной плоти.
– Ну ты же погля… – начал было Рофомм, но тут же страдальчески зашипел, а Дирлис гадко хихикнул. – Ну ты же поглядела туда, Равила? Там было что-то видно? Да осторожней ты, мудак!
– Схлопнись, – посоветовал Дирлис.
– Поглядела, – слабым голосом ответила Равила. – Ничего там не видно. Когда кровь сворачивалась на открытых пробах, было видно. А тут она не сворачивалась, как на закрытых пробах между стёклами, то есть она живая – может, дело в этом?
– Душу видно в посмертии или около того? – предположил Ребус, на которого маниакальные беседы действовали получше всякого дурмана. – Но что толку глядеть на умирающего, ведь его всяко потом бессмысленно лечить.
– Знаешь что, Лорца, – подал голос Дирлис, заканчивая со швом, – таких дерьмовых друзей, как ты, я ещё не видел. Этот хмырь снюхивает своей дряни больше, чем вдыхает воздуха, а ты ничего не делаешь!
На Джера он кидаться не стал – Джеров троюродный дядюшка держал лавку спиртного, и Шорлу там делали скидку на фруктовую гоночную, терять такие связи молодой человек не хотел. А вот отношения с Равилой он теперь считал безвозвратно сожжёнными.
