Эдте он не стал заливать, что она у него первая, ей нужно было от него другое. И ей он сказал, что любит её.
Писатель прислал Равиле несколько билетов на «Взаперти», приложив письмо благодарности, и она на время отстала от друга и его проклятия, теперь уже точно уверенная, что и контракты не за горами.
– Всё у вас будет хорошо, – говорил Джер. – И ты, гремучий друг, получишь свой контракт и сможешь позволить себе цирюльника, кота и жену.
Лоннел да Кенфери, нервный и подозрительный из-за паршивого отношения шеф-врача «Хвойника», первым делом спросил, что ему будет, если он зачем-то выкрадет лечебные дела, рискуя работой и даже сертификатом.
– Представлю тебя своей сестре, – ответил Рофомм. Тионна отбрила всех женихов и поскандалила с папенькой, и тот сказал валить в столицу и без мужа не возвращаться. – Троюродной. Незаконнорождённая дочь генерала Вергуса, Тионна Рицеса, – уточнил он, видя, что Лоннел уже готов спросить, как его, обычного, пусть и качественного молодого человека, пустят в семью с гербом, да и родной сестре Рофомма было на тот момент всего семь лет.
– Значит, – он жадно прищурил болотные, прямо как у мамаши-наперсницы, глаза, – я тебе – пациентовы дела, а ты мне – породистую даму? А если я ей не понравлюсь?
– Ну что за чушь, Лоннел, ты же Сын Высоты, – ухмыльнулся Рофомм. Кожник успокоился. Он был потрясающе тщеславен. Его даже не беспокоило, что Тионна может не понравиться ему. Рофомма это тоже не беспокоило – Тионна неведомым образом походила на омму да Кенфери.
С покладистым, хитрым Лоннелом шальная девка уживётся, а вот со свекровью – никогда.
Генерал дал ей с собой визомер – рамку со стеклом с отметками и насечками там, где должны находиться черты пропорционального лица. Визомер с собой в театр и на балы носила знать в Принципате и их конфедератские родственники, и Лоннел, когда на него наставили стекляшку, подтаял от восторга. Тионна, прихлёбывая вино, попросила родича замерить кожника «по-братски». Телесные параметры следовало выслать в Акк папеньке на одобрение.
– Ну если только по-братски, – Рофомм занёс пальцы над рулетками и штангенциркулем. – Раздевайся, приятель.
– Ты же незаконнорождённый? – девушка оценивающе изучала его сухой стройный торс. – Я тоже, но я – это другое.
– Конечно же, я незаконнорождённый, – лениво протянул кожник, стягивая с себя одежду. Он быстро осваивался и подбирал нужные ноты. – Моя мама зачала меня от стрелка на День Высоты. Говорит, подралась за него с тремя женщинами.
– Сын Высоты, – одобрительно кивнула Тионна. – А папаша мне всякую дрянь притаскивал. А этот ещё и доктор. Чего ты мне раньше не сказал, что у вас тут такие особи, Рофомм? Одна претензия – ты бедный. Бедным быть крайне не советую. Я не пробовала, но, говорят, ничего хорошего, особенно в Гоге. Познакомлю тебя с южными блудоделами, чтобы ты перестал быть бедным. В Гоге вся верхушка только и делает, что сношается, а потом бегает по кожникам. Будешь светским доктором, чтобы мне не пришлось работать.
Как только генерал, рассмотрев телесные параметры Сына Высоты, дал добро на брак, Лоннел одним днём уволился из «Хвойника» и уехал в Гог, ни с кем не попрощавшись. А в тот же вечер почтовая вигони, гружёная кучей папок, скреблась копытом по крыльцу Дома-с-манекеном.
Не все пациенты «Хвойника» болели чем-то постыдным. Но чиновник из Патентной Конторы и ещё тринадцать человек пытались вылечить там блудные болезни. После публикации «гнойного списка» в «Жёлтой ленточке» четырнадцать известных и уважаемых граждан – чиновников, шеф-артистов популярных театров, всемирщиков, писателей – потеряли посты и семьи, а восемь из них покончили с телесным, в том числе и сотрудник Патентной Конторы.
Рофомм и Равила снова обратились за патентом – их вёл уже другой чиновник. Им ответили, что принято первичное положительное решение, так как «душескоп» являет собой всемирно-прогрессивное изобретение и причин для отказа в патенте не обнаружено.
Когда им обоим прислали контракты, он наконец-то решился. Он теперь спал с Эдтой каждую ночь, ненароком проверяя, как заживают её порезы и бледнеют синяки – больше она ничего не решалась с собой делать. И лишь после самокончаний «гнойного списка» он слышал, как она плачет в своей комнате. Когда по случаю массового принятия новых коллег в должность на Больничной дуге устроили ежегодный «Бал свежего мяса», Рофомм прислал к Эдте портниху, чтобы та сшила ей платье.
Шеф-врачи на торжественной части уже были пьяные, и Легцес, схватив обоих любимчиков за плечи, поведал коллегам, что в его отделении прибыло гениев. Эдта улыбалась, хлопая, а где-то поодаль стоял мрачный и одинокий Дирлис с бокалом фруктовой гоночной. Он был вовсе не в восторге, что ему теперь придётся каждый день видеть врага на Больничной дуге.
Как и все мужчины, Рофомм волновался – но не больше человеческого. Ему не грозило сегодня потерять свою суть. Ведь Эдта не простая женщина, которой с ним не по пути, она оказалась такой же, как он.
– Веди меня сквозь пустоту, – произнёс он ритуальную фразу варков, прижавшись бровью и веком к её ладони. Девушка кивнула, но молчала, словно чего-то ждала. – Ах, верно, – вспомнил он и развязал кушак. – Держи.
– Звёзды на нём вышью, – прошептала она, забрав кушак, и поцеловала жениха в губы.
На балах в Больничной дуге обычно заключались помолвки – сразу после получения должности следовало жениться, так считалось в их сообществе. Поэтому никто не стеснялся целоваться, а старшие коллеги хлопали их по плечам и поздравляли с помолвкой. Дирлис, наблюдая всё это, кривил до того страшную рожу, что казалось, будто его отравили. Наконец Рофомм не выдержал.
– Шорл, – тихо проговорил он ему на ухо, подкравшись сзади. Дирлис вздрогнул и медленно повернулся к нему. – Я видел душу, у меня есть душескоп. Пока что только видел – но мы сможем и оперировать её, найдём способ. Сможем лечить самые раненые души. Я не понимал, почему ты такая скотина, пока сам не влюбился. Теперь-то я знаю. Я верну её тебе. Вылечу и верну.
* * *
– Способ мы нашли, – продолжал он, безысходно вращая на пальце цепь от часов. – Заключили контракт со всемирным посмертием. Перевели старые свитки, а Дирлис был первым, кто отважился заговорить с мёртвыми голосами. Он принёс свою жертву – решил быть последним в своей врачебной династии. А ведь его предки вытаскивали наконечники стрел из солдат сотни и сотни лет назад. А я – я плату уже внёс, мне нечего было отдать. Контракт – сложная и болезненная штука. Мёртвые дали нам с коллегами силы исцелять там, где почти неизлечимо, и умерщвлять без боли, где неизлечимо вовсе. С легализацией контракта в телесном законодательстве возникли… сложности – в той его части, что касалась доброкончания, убийства милосердия. Но благодаря некоторым… способностям Эдты мы всё же сумели убедить Администрацию. И у меня в полную силу заработал душескоп, через него стало возможным оперировать души. Я вернул Дирлису его даму. Сейчас они женаты. Она бесплодна – сектанты выпотрошили её. Так что некому продолжить династию. Шрамы, конечно, никуда не делись, но Дирлис зарабатывает достаточно, чтобы кутать её в эшфенское кружево с ног до головы.
