– Простите, – пробормотала она, утирая рот платком.
– Вы же были замужем за врачом, я думал, вам плевать на кровь, – удивился Дитр, а она лишь мрачно усмехнулась. Конечно, глупо предполагать, что даже жена хирурга не боится крови, ведь не берут же они своих дам в операционную. Однако Ребус организовал дома целую лабораторию и невесть чем там занимался, могла бы и привыкнуть. – Пойдёмте домой, тут небезопасно, – он вытер кровь об одежду каторжника и подобрал цилиндр с земли.
Эдта говорила, что не хочет «к нему», пыталась надавить Дитру на волю – слабо и неуверенно. Наверное, потому что сама не особо хотела сопротивляться и её тянуло в дом, где она прожила столько счастливых лет.
– Тут был разгром, – прокомментировала она, оглядев чистый атриум с отремонтированной лестницей. – Вы убрали?
– И пианино новое купил. Если в голове порядка у него нет, то пусть хоть дома будет. Проходите. Я бы вам налил вина, но пришлось вылить всё спиртное – сам-то я спокойно без него обхожусь, но я тут не один. Вам сварить «одинокой горечи»?
– Спасибо, но мне в последнее время от неё плохо. От травяного отвара не откажусь.
Она явно скучала по дому, понял Дитр по тому, с каким удовольствием она прикасалась к перилам и проводила ногтем по желобкам в стенных панелях. От неё на всемирном уровне разило гнилыми растениями – и Дитр понял, что так пахнет разбитое сердце. Он усадил её в столовой, а когда вернулся с дымящимися кружками, дама сидела, вытянув руки на столе ладонями книзу, и, изогнув статную шею, глядела в окно, за которым ничего не было видно, кроме словно бы живых завихрений тумана.
– Там конец, – надломленно сказала она. – Стране конец. Просвещённой бюрократии больше не будет. Переворот не состоялся. Его пыталась возглавить моя сестра – то она была с рупором. Хотели помешать принятию закона и поставить наверх Улдиса, а Префект с Министрами выбросили его из окна. Они бы всё равно нашли кого поставить – но эта мгла устроила там настоящую мясорубку, перебили и заговорщиков, и тех, кто был за Префекта. Сестра сейчас бежит из страны с теми, кто остался. Но уже завтра, поверьте, в тумане станет ещё опаснее.
– И что же вы будете делать? – Дитр поставил перед ней кружку, и женщина обхватила её ладонями.
– Пойду на работу, – она пожала плечами, отвернувшись от окна. – Затем в Кампусный Циркуляр – узнать, как продвигаются исследования тумана. Мне ничего не грозит, я серый лацкан, таких не трогают. Быть может, я попаду в опалу, но самое страшное, что случится, – меня уволят.
Она чуть подула на отвар и отпила, пристально изучая Дитра своими красивыми, унаследованными от Эрца-Скорпиона глазами. Тень купалась в её взоре, чувствуя себя высоким, выше других, сверхчеловеком, но смотрела Эдта на бывшего шеф-следователя Дитра Парцеса.
– Раньше я бы порадовалась, что у него снова появился друг, да ещё такой как вы, – сказала она, протянув к нему руку. Дитр хмурился, разглядывая её ладонь на своём локте, но, когда женщина попыталась погладить его по щеке, он отпрянул. – Я вам не нравлюсь. Он, похоже, научил вас меня ненавидеть. Я и сейчас чувствую его ненависть…
– Ничего вы не чувствуете, – Дитр отдёрнул локоть и уложил её руку обратно на стол. – А Рофомм вас любит. Он себя так не любит, как вас. За что вы его бросили? Он не был жестоким мужем, жадным тоже. Пить он начал, когда вы к нему охладели. Как правильно сказала доктор Лорца, чтобы вас наказать. Вы шли за него замуж, прекрасно зная, что он чудак. Вы знаете его с детства, он силами своими всемирными делился с вами, любя вас как друга, а затем как свою даму. Что с вами случилось? Надоело быть женой гения?
Она мотнула головой, схватила себя за запястье и глухим от волнения и страха голосом принялась рассказывать. Это случилось незадолго до тумана, который она уже успела узреть в недалёком будущем. У тумана было тревожное начало и не было конца, и Эдте предстояло соорудить такой материал для Министерства, чтобы они не догадались, откуда она узнала о тумане. Голова кипела, и когда муж прислал ей капсулу с запиской о том, что скучает, она с радостью вырвалась к нему со службы в обеденный перерыв. Как и водится, пока они любились у него в кабинете, она старалась увидеть как можно дальше и яснее – в моменты острого эмоционального напряжения это всегда получалось лучше. Взгляд резал туман и нёсся по столице, его словно что-то притягивало. И она увидела площадь, увидела, как она рушится, как тьма беззвучно сотрясает кирпичи. Она вдохнула эту тьму, и в тот же момент муж прошептал ей, как он её любит. Эдта не ответила, снова закрыв телесные очи и открывшись запределью. Мужа в этот момент она чувствовала как нельзя лучше – и здесь, на письменном столе в кабинете, в себе, рядом с собой, и там – в этой тьме, в трещинах обречённых зданий.
«Быть того не может», – подумала Эдта, но вдруг что-то лёгкое и трепещущее потянуло её на себя, приглашая оглянуться. Она никогда не видела ретроспективы, даже не читала об этом – всемирщики не глядят назад, только вперёд.
Эдта обернулась – и первым делом подумала, что повредилась душой. Она видела странные вещи – и те, что были ей известны, и те, которых не могло случиться. Нити вели в беспорядке к странным картинам, что вырисовывались кровью времён. Она видела Рофомма, который знакомится с отцом в посёлке Марил, и тут же видела его на крыше, свесившего ноги с мезонина и наблюдающего, как Урномм Ребус умирает на заборной пике. Она видела его возящимся с иглами и оптикой в обществе Равилы Лорцы, и тут же – входящим в пламя и сгорающим заживо, а хохотал он при этом уродливым, безумным смехом, хотя Эдта привыкла, что смех у него хоть редкий, но мягкий и добрый.
Она видела его во главе какого-то отряда людей в странных кафтанах, больше напоминающих плащи, и люди расстреливали женщин из общественной гвардии, а Рофомм что-то кричал о свободе и гражданах. Видела она, как он отвешивает поклоны бушующему потоку, балансируя на краю остатков обрушившейся плотины, а под ним рёв стихии уничтожал богатый северный город. Лица у него больше не было, он был оплавленным и безумным чудовищем. И тотчас же она снова увидела его красавцем, но в том же странном плаще, и он палил в воздух, наблюдая, как сгорает здание Префектуры и бросаются из его окон чиновники. Она оттолкнула мужа и принялась одеваться, а он, как всегда ласковый, говорил ей, что она его радость, которая всегда будет с ним. «Нет, не буду», – подумала Эдта.
Она вернулась на работу, к своему прогнозу о тумане, но всякий раз её всемирный взор предлагал ей образ разрушенной площади, а ретроспектива – страшные и жестокие деяния человека, который был её мужем. Она смотрела это снова и снова и видела всё дальше и раньше. Наконец она дошла до момента, на котором смыкалась череда узоров, до момента, откуда всё и произошло. Она увидела звёздную ночь над северными горами, она видела людей с факелами, связанных мужчину и женщину на алтаре – она смотрела на Урномма Ребуса, которому прожигали одежду и кожу раскалённым прутом, и на Лирну Сиросу, которая, казалось, живьём растворилась во всемире. Она видела человека в белом одеянии, вопящего о каком-то всевышнем и о помазаннике самих звёзд, что придёт на землю через чистое зачатие и жертву этих мужчины и женщины. О спасителе, который будет выжигать грехи огнём и болью, дабы покаялись порочные варки, эцесы, гралейцы, ирмиты, церлейцы, кернеры, эшфены и другие народы гнилого континента. Эдта не знала, что такое «всевышний» и «грех», но мракобесие она точно могла отличить. «И будет он прекрасен, как звёздное небо, и беспощаден к врагам всевышнего, как огонь к мёртвому лесу, и одинок, словно обвиняющий перст. Да родится же Помазанник Звёздный!» – кричал главный мракобес, и остальные вторили ему.
