Доктор Рофомм Ребус не мог знать, что в другой жизни Огла Кеа была в одном из первых составов группы по делу международного террориста, серийного и массового убийцы Рофомма Ребуса, но долго там не продержалась – погибла вместе с тогдашним шеф-следователем. Там никто не держался долго, кроме Дитра Парцеса.
Кеа продолжала его расспрашивать о недавнем – нравилось ли ему заставлять человека в тальме душить себя, почему он хотел его придушить, задумывался ли он о последствиях в момент покушения, хотел ли он убить бывшую жену следом за всемирщиком, что он чувствовал – ярость, власть, возбуждение?
– Стой, стой, – он выставил пятерню. – Не туда. Я просто увидел кое-что, что не успел проконтролировать. Это часть беспорядка. Это надо устранить. Какой-то человек лезет к моей женщине – а тебе бы понравилось, если б у тебя украли брошку и нацепили на себя?
– Я знала, что гралейцы считают жён своей собственностью, но не думала, что настолько…
– Всемирно и формально – женщина является собственностью не мужа, а нации. В Принципарном Уложении даже есть пункт, что избиение жены и иное членовредительство является порчей государственной собственности. Но мы не в Принципате, поэтому только муж в ответе за целостность жены. Я и женился-то на ней, чтобы она себе шкурку не портила. Она, – он провёл пальцем по губе, – любит наносить себе… Правда, будь она нормальной, я бы с ней даже спать не стал. Тебе ли не знать, Огла.
Кеа понимающе усмехнулась и подошла к нему. В студенчестве её интерес доставил ему много неловких моментов. Сейчас его забавляло, как льнёт к нему эта извращенка. Нормальным женщинам он никогда всерьёз не нравился. Кеа была из той же породы, что и Эдта, – её тянуло незнамо куда, к крови, к разрушениям.
Она поставила колено ему на бедро и расстегнула пуговицу на плаще. Кеа молча раздевалась, он её не останавливал. И лишь когда полицейский плащ полетел на пол, она протянула руку, чтобы погладить его по щеке. Рофомм схватил её за запястье и вывернул ей руку, развернув спиной к себе. Кеа рассмеялась. Он повалил её лицом на анатомический стол, отчего лежащий на нём труп съехал и из-под ткани показалась мёртвая рука, свесившись со стола.
Он вытащил из шлеек кушак и задрал у неё на спине рубаху вместе с нижней сорочкой. Кушак, пусть и из мягкой ткани, при нужном умении бил почти как ремень. Кеа вскрикивала от ударов по голой спине, а он методично обрабатывал её одной рукой, а другой раскуривал папиросу.
Кеа охала в своём извращённом экстазе, а когда у него уже устала рука, он отошёл, затушил папиросу и повязал кушак на кафтан. Дама встала и принялась оправлять одежду, счастливо улыбаясь.
– Пообещай мне никого не убивать, Ребус, – сказала она, благодарно чмокнув его в щёку. – Не то тебя расстреляют, ну а зачем ты мне мёртвый?
– Не убивать так не убивать, – он мирно пожал плечами.
Дома к нему выполз Паук, опасливо крадучись по лестнице. Морда у котёнка была заляпана кровью – наверняка опять ворует соседских канареек. У Рофомма уже были скандалы с соседями, что его кот угрожает жизни всего радиуса. Канарейки чувствовали утечки газа и своим визгом предотвращали многие бедствия, а Паук изловчился скидывать клетки на пол, те бились и раскрывались, тут-то он и ловил птичек, неизменно притаскивая их на хозяйский порог. Иногда он осознавал, что хозяин канареек не ест, и сжирал их сам.
– Кого ты там опять поймал? – Рофомм зевнул, поднимаясь по лестнице. Кот шмыгнул через три ступеньки разом, держась от него подальше. – Что, на кровать, поди, приволок? Глупое ты всё-таки живо…
На втором этаже был погром, словно несколько человек пытались от чего-то отбиться. А сами они лежали тут же – с перегрызенными глотками, в мёртвом спокойствии. В стенах застряли пули – очевидно, кто-то из них попытался пристрелить охранного кота. Оба в кафтанах, у одного на ключице была каторжная метка.
– Хороший котик, – похвалил он питомца.
Одно было паршиво – эти двое, пусть стократно головорезы из банды Подкаблучника, – не могут быть убиты охранным котом. Если он сейчас вызовет полицию, те начнут проверять способ защиты имущества на наличие регистрации. А Паук кода – и, соответственно, регистрации – не имеет.
Он посыпал их лица щёлоком, а тела закатал в ковры. Какой-то господин при должном всемирном давлении на его волю согласился отвезти его до свалки на границе с заводским городком, куда трупы и выкинули.
Конечно, Подкаблучник пришлёт к нему других – и Паук вновь их загрызёт. В его доме будут бесследно исчезать сомнительные элементы, так его жилище станет проклятым местом. А почему бы и нет, думал он, засыпая под урчание кота, который устроился на подоконнике. Проклятому доктору – проклятый дом. Так оно и должно быть.
* * *
Всё стало каким-то серым – красивое, уродливое, яркое и бесцветное слилось одним пятном, не трогая больше его всемирное сердце. Даже котёнок больше не вызывал прежнего умиления. Лишь проявления беспорядка заставляли шеф-душевника раздражённо скрипеть зубами – в частности, тело. Жены, которая будет гладить его по мускулам, восхищаясь статью и силой, у него больше нет, но тело пришло в запущенное, неудобное для жизни состояние. Доминионские эксперименты на людях показали, что средний гралеец восстанавливается от двух до пяти раз быстрее представителя другого этноса, а Рофомм недаром считался породистой тварью – и, по его расчётам, тело придёт в порядок дней за пятьдесят, если он будет заниматься и меньше курить.
Человек дворянского происхождения должен употреблять не более бокала лёгкого сухого вина в квинер, пятидневный период, и выкуривать не более пяти папирос в день – так гласили «Рекомендации по сохранению телесного» (в Принципате они были не рекомендациями, а строгими законами). Поэтому пришлось оставить привычку курить над стёклами и печатной машинкой, когда он снова взялся за прибор для изучения тумана. Туман нельзя пронзить иглой, да и вообще он слишком обширный. Но на него можно посмотреть, а тот, кто умеет смотреть и изучать, способен чинить. Учёный прыгал по крыше, собирая туман в банку, а затем глядел через всемирно усиленное стекло, но ничего не видел – правда, кое-что чувствовал, куда сильнее, чем когда натыкался на очередного одержимого.
Внизу, на радиусе, двое горожан скрутили буяна и спорили, куда его вести – в полицию или к черепам. Какие-то лавки с утра так и не открылись – что-то случилось с их хозяевами. Столица впала в молчаливое и опасное безумие. Он сидел на траве на крыше и раздражённо скрипел зубами над пробой с туманом, не желавшим открыть ему свои тайны, как вдруг услышал ясный женский голос. – …без пощады! – кричала она бойко, почти весело, и звуки её голоса были всемирно усилены. – Молчи без пощады! Думай звонко! Молчи, столица!
Глашатай бежала, пританцовывая вокруг своей оси, заплечный чемоданчик хлопал по спине, а юбка резвым колоколом вздувалась вокруг лодыжек. Рофомм опёрся на изгородь на крыше, с интересом изогнув бровь. У глашатая словно не было лица – и тут он понял, что женщина надела стеклянную маску, которая не мешала ей кричать.
