– На неофициальной части венчания на княжение он прошел-таки испытание публичным соитием, но закончить так и не смог. Говорят, то ли порошка из нарывников принял, то ли ещё что. Вместо любовницы – нет у него любовницы – ему положили наперсницу, которая отвечает за церемонии. Бедная бабёнка, терпеть на себе…
– Быть придворным – значит терпеть, – скривился Рофомм. – Тионна уже уехала туда с мужем, а так как дама она хоть и с родословной, но без герба, им осталось только добиться места при дворе. Писала мне тут, что скоро её Лоннелу дадут белый герб. А ведь если оба будут себя хорошо вести, то однажды их внуки или даже дети на этом гербе что-нибудь нарисуют.
– Червяка, – хихикнула Эдта, а Рофомм встал, сделав карикатурный придворный поклон.
– Эр номинно, Ваше Совершенство, я состряпал припарки для вашей серебряной задницы…
Эдта задрала голову назад, хохоча, из её причёски выпала волнистая прядь волос и затерялась где-то за воротом, щекоча бледно-оливковую кожу. И он понял, что если не будет слышать её смеха каждый день, то попросту обратится даже не змеёй – пустотой, вот чем. Что-то дёрнулось в нём, и мир вдруг обрёл краски – элегантный диван нежно-жабьего цвета, блеск витражных стёкол в двери, даже завихрения тумана за окном, а главное – смеющаяся женщина у него в гостиной. Эдта почувствовала на себе его пристальный взгляд и умолкла, неловко кашлянув.
– Только вот вопрос, – он подсел к ней на диван, она отползла, чтобы между ними было больше места. – На кого я всё тут оставлю? Полиция… закрыла дело об убийстве Тейлы, представляешь? Повесили всё на какого-то местного пьяницу, не стали это никак связывать с тем, что на нас наседает Подкаблучник, – он умолк и призадумался, рассказать ли ей о двух трупах. Но решил не рассказывать. – Продай-ка ты это всё, положи ценности в контору роста и поезжай со мной в Принципат. Сестре там будет лучше…
– На каких это основаниях я должна с тобой ехать? – Эдта приподняла изящную густую бровь. – Я всего лишь опекунша, а не родственница, и не имею права на гражданство с тех пор, как мы развелись…
– Это ты со мной развелась, – жёстко проговорил Рофомм. – Я с тобой не разводился.
– Да плевала я, что ты там думаешь! – прошипела чиновница. – Ты вообще предлагаешь всё продать и сбежать – что бы на такое твоя мать сказала? Это я и сама могу, а мужчина у нас, вообще-то, ты.
Плевала она, что я думаю, надо же, говорил певучий голос в него в голове. Как ехать с ним, так они больше не семья, а как не может сама справиться – Рофомм, помоги, ты же у нас мужчина. По всему телу проходили стуки и спазмы, а он смотрел на её небольшой лиловый рот и шею, выглядывающую из-под высокого глухого ворота мундира.
– Если тебе так нужен мужчина, то назначу тебе Берегового. Чего ты так на меня смотришь? – он усмехнулся одними губами. – Славная и, главное, полезная древняя традиция. Скажи-ка, Эдта, кто из мужчин, которых я к тебе приводил, понравился тебе больше всего? Кого…
– Засунь-ка эту гралейскую проблудь в свой пронюханный нос. Какой же ты всё-таки мерзкий, – она принялась сгребать свои бумаги обратно в портфель.
– Спасибо. А теперь сядь, – приказал он. – Сядь, я говорю! – он повысил голос, сдобрив его изрядным волевым импульсом. От неожиданности ноги у неё подкосились, и Эдта опала обратно на мягкий диван. Где-то в недействительности она вилась угрём, пытаясь вырваться из его пут: у Эдты Андецы, такой тонкой и нервной на вид, была очень сильная воля. – Куда это ты собралась? – Он подсел поближе и схватил её за запястья, не давая на себя замахнуться. Подняв её руки, он поцокал языком, разглядывая порезы на обнажившейся коже. – Опять этим занимаешься? Давай-ка тебя распакуем и поглядим, где ещё…
– Не трогай меня, – глухо сказала она, силясь преодолеть сковывающую немощь. Его воля поднималась от её коленок, опутывая тело бывшей жены как чёрный паразит. Портфель выпал из её руки, при падении он раскрылся, и оттуда посыпались бумаги. Эдта дёрнулась в сторону портфеля, но больше ничего сделать не могла. Чужая недобрая воля сковывала её по рукам и торсу, подбираясь к горлу.
– Непорядок, что мою сестру будет опекать женщина с проблемами. А что люди скажут? Доктор Ребус – паршивый душевник, раз у него жена съехала в самоистязание… А ну не дёргайся! Терпи, как я терпел – все это долгое, жуткое время без твоего общества, – прошептал он, поцеловав её истёртую веслом ладонь.
Хорошо бы уложить её лечиться, вдруг холодно и жестоко подумал он. Никакого душескопа – пусть лежит одурманенная, в смирительной рубахе, как обычная сумасшедшая. Ничего не соображает, никого не видит, кроме ведущего врача и любящего мужа, запертая в тюрьме собственного дурного рассудка. Если только так она может с ним быть, то пусть так и будет.
Он задрал юбки и с удовольствием прикоснулся к бледной полоске изрезанной кожи между чулками и панталонами. На спине у неё наверняка живого места нет, думал он, поглаживая её шею за воротом мундира. Одну за другой он вытащил шпильки из её причёски, и волосы рассыпались по плечам тёмным водопадом.
– Чем же я тебе так не нравлюсь, а? – тихо спросил он, гладя её по волосам. – Даже побрился, не буду тебя царапать. Расстегни мундир.
Руки женщины согнулись в плечах, а потом в локтях, как у манекена с аптечной крыши, занялись пуговицами. Пальцы не путались, пуговицы расстёгивались в чётком механическом ритме с равными временными интервалами, лицо потеряло выражение, даже ужаса на нем не было. Закончив с пуговицами, руки безвольно упали на колени.
Где-то внутри сущность Эдты дралась с чёрными щупальцами, с каждой секундой теряя силы. Когда они иссякнут, личность её повредится. Такое они с мамой в его детстве провернули с Кувалдой – он заслужил. Как и Эдта. Обычную обиду брошенного мужчины перекрывало что-то гораздо более тяжёлое и мрачное. Спички подсказали, что Кеа была права, но не во всём. Но нежность – она никуда не делась.
– Всегда будешь со мной, радость ты моя, любовь моя, – шептал он, повалив её на диван и расстёгивая блузку.
Голова Эдты запрокинулась как у болванчика, глаза стеклянно глядели сквозь потолок, пока он целовал её лицо и шею. За витражом что-то шевелилось – наверняка Паук нашёл себе новую игрушку. Рофомм, в ужасе от самого себя, целовал губы, которые ему не отвечали, это было хуже любого трупоблудия, это заставляло чувствовать себя извращенцем. А ещё он чувствовал себя слабым – Эдта делала его слабым с самого своего рождения. Уничтожить её – решить сразу несколько проблем, думал он, оглаживая её по груди и шее. Он сухо и прерывисто то ли вздохнул, то ли всхлипнул и, наплевав на обещание, данное Кее, сомкнул пальцы на горле женщины – а в ушах бился её страшный вопль, звучавший там, где не было никаких звуков.
– Руки, – вдруг сказал холодный голос, и Рофомма словно обдало ледяной водой. Так умели только ребята из медперсонала тюремных приютов, а ещё некоторые полицейские, как Первел, например. Только за спиной у него стоял и держал у затылка дуло не Первел, а кое-кто в сто раз сильнее. Рофомм покорно опустил шею бывшей жены и отстранился. Эдта, над которой больше не было его власти, возопила и вынырнула из-под него, отскочив подальше.
