Парцес в отчаянии застонал:
– Ты идиот, Рофомм, какой же ты идиот!
– Зато на тебя, уважаемый, спустили пятерых – от тебя за сотнешаг разит хорошей гогской бойней, – бандит дёрнул своими чуткими до опасности ноздрями. – Ты, верно, из полиции? Даже не из убойного – из особой бдительности, так ведь? Но всё равно ты блудливая скотина – лезть к чужой бабе без ведома хозяина, руки бы тебе пробить.
Парцес дёрнул привязанными к ручкам кресла запястьями и сжал кулаки, Подкаблучник усмехнулся, пригладив бороду.
– Ты, Эррил, дикарь и деревенщина, – спокойно промолвил Рофомм. Откуда-то вновь взялся его мягкий низкий голос – а он уж думал, что горло прожёг безвозвратно и больше не сможет петь. – Раньше у бандитов был стиль, взять хотя бы её папеньку, – он кивнул на бывшую жену, у которой глаза были по пять виалов. – А сейчас что? Я тебе как профессионал заявляю – ты жалкий извращенец, которого, похоже, в детстве насиловал родной па…
Подкаблучник щёлкнул пальцами, и всю видимость закрыло чье-то тело, и тут же Рофомм задохнулся от боли. Он бы согнулся пополам, но был привязан к креслу, и поэтому лишь терпеливо шипел.
– Ещё! Не по лицу, – предупредил Подкаблучник. – Породистых по роже бить – всемирное нарушение.
Удары сыпались по груди, по животу, пару раз грохнули по коленям – кажется, чем-то деревянным, боль уже была где-то далеко, там, на земле, а он сам был высоко, выше всех, снаружи всех измерений. И вдруг удары прекратились, и Рофомм снова вернулся в избитое, болящее тело.
– Я вот долго удивлялся, как у такого папаши вырос ты, – в руках у бандита уже была какая-то папка. Рофомм знал эту папку, на корешке рукой Равилы было выведено «Объект Р.Р.». – Он был, говорят, как водосвинка – гордый, ленивый, настоящий аристократ. То ли дело ты. А вот когда парни обыскали кабинет твоей подруги, нашли это. Многое другое тоже, но потом. Я удивляюсь, почему ты дружишь с бабой, которая уже лет десять исследует тебя как препарированную лягушку – и как она дружит с тобой, ведь ты настоящий урод с бракованными мозгами. Мне больше всего понравились записи, где ты откровенничал, как в детстве отгонял от своей мамаши мужиков. Одному ты рассказал байку, что твой батя скоро вернётся с каторги, где он сидит за поджог казармы на Серебряной Черте. Но моё любимое – как ты ходил с ножом за художником-упадочником, который как-то раз предложил твоей матери попозировать нагишом, пока тот не попытался надрать тебе уши, чего твоя маменька не стерпела. Знаешь, омм, извращенец-то у нас как раз ты.
Рофомм почувствовал страшную, изуверскую злобу – этот ублюдок посмел насмехаться над его любовью к маме, первым и самым чистым чувством в его жизни. Ему конец, мучительный конец.
– Но ты-то ладно, то, что ты душевнобольной, вся столица знает. А вот клиенты у тебя… Чего там только нет! Одни любят, чтобы их стегали и терзали, другие просят исцелить от влечения к маленьким мальчикам, третьи так и вовсе жрут собственное…
– Ты пытаешься шантажировать меня лечебными делами влиятельных клиентов, так, что ли? – лениво протянул он. – Ну давай, погляжу, как ты будешь справляться, если настроишь против себя золотые лацканы.
– Не против меня. Против тебя, Ребус, – Подкаблучник откинулся на спинку дивана. – В тот раз, когда опубликовали дела пациентов этого… «Ельника», кажется? «Хвойника», да – когда вышли в прессу их дела, все винили администрацию здравницы, а никто даже не подумал, что там временно работал нынешний муж твоей кузины, как раз кожник, имеющий доступ к информации о пациентах с блудными болезнями. Ребус, у меня, думаешь, глашатаев своих нет? Я тебя на пустоту помножу, тупица. Или не тупица? Папаша твой лишь притворялся дурачком, быть может, ты такой же. Как, скажи на милость всемирную, ему удавалось вкладываться только в выгодные предприятия? Я изучал историю его деятельности…
Рофомм еле стерпел, чтобы не взглянуть на Эдту. Но она держалась хорошо, она умела врать и умалчивать.
– …и до войны своими игрищами в Доме Бумаг он чуть не разорил свою семью. А после войны вдруг стал исключительно успешен. Это его на фронте научили прогнозу доходности ценностей? Или всё дело в браке с твоей мамашей? Аудит ценностей расследовал это дело – да ты и сам знаешь, – но ничего не нашёл. Ни связей кого-то из твоей семьи с сотрудниками Дома Бумаг, ничего. Но ведь не может человек быть так всемирно успешен! Ты, доктор, наверняка знаешь, в чём было дело. И если ты не отучился ещё разговаривать по-человечески, и мы с тобой сможем…
Рофомм выдал длинное и витиеватое ругательство на гралейском, которое в примерном переводе означало «плод трехколенного инцеста с медузообразными гениталиями, от которого рождаются мёртвые хвостатые дети», и бандитского шефа наконец перекосило. Он снова щёлкнул пальцами и указал на Парцеса. Громила с остриём в руке направился к замершему в ужасе эцесу.
– Сначала он, потом твоя баба, – процедил он. Громила стукнул Парцеса по костяшкам, расправляя кисть на ручке кресла, и прицелился. – Ну что, обсудим?
Уж кому-кому, а Парцесу протыкать ладони точно не пристало, это Рофомм, несмотря на непонятно откуда взявшуюся ненависть, прекрасно понимал. И вообще, никто, кроме него, не смеет трогать Парцеса, это его проблема и только его, думал он, распутывая мстительные щупальца всемирной злобы. Мучительный конец.
– Я тебя уничтожу, – просто ответил он, и приёмная шефа этнической банды огласилась воплями ужаса и боли.
Острие ринулось в обратную сторону и вместо ладони Парцеса влетело в глазницу громилы, тот с визгом отскочил, обливаясь кровью. Визжала и жена Подкаблучника, спасаясь от огня, которым вспыхнул его кафтан. Горели трое других громил в приёмной, сгорали заживо, мечась по комнате и попутно поджигая мебель и занавески.
– Да мы тут сгорим! – вскрикнула Эдта и сразу закашлялась от дыма.
Ребус скалился во все зубы, а отблески пламени плясали в его почерневших глазах, он явно наслаждался. Злить маньяка было особым искусством, Подкаблучник им не владел – в отличие от Дитра Парцеса, которому сейчас страшно не хотелось сгореть заживо. Он вперился взглядом в жену (или уже вдову) Подкаблучника и звонко произнёс:
– Омма, послушайте, пожалуйста.
Та вздрогнула и повернулась к нему, его спокойствие передалось и ей. Дитр Парцес в своё время был прекрасным руководителем, его подчинённые не поддавались панике даже в подобных ситуациях.
– Вытащите у того человека клинок из глаза и освободите нас от верёвок, – сказал он, и женщина чётко последовала его указаниям. Воля её оставалась свободной, но раз так вежливо просят, почему бы не помочь? С двенадцатой по счёту оммой да Лицери редко кто бывал вежлив так искренне. А ещё этот человек сделал так, что она перестала бояться. – Эр коммо, – Дитр быстро вытащил пистолет у одноглазого трупа, пока кто-то бросался из окна, а кто-то вслепую выламывал дверь кладовой. – Там много людей? Поможете нам выйти?
– Конечно, – кивнула она и спокойно пошла, подобрав юбки, пока её муж догорал на полу вместе с ковром. – Иди сюда, маньячина, – Дитр сгрёб Ребуса за шкирку. Тот с оскалом наблюдал за бандитом, бьющимся о дверь кладовой, хотя огоньки уже подбирались к полам его кафтана.
