Из последних сил Дитр поднял глаза – туда, где таяли и осыпались чёрной пылью верхние прутья клетки. Трухой обратились и стены, а через миг и пол клетки рассыпался в небытие. Стая бражников с гудением медленно несла душу вниз, где Эдта собирала в себя пламя, а фиглярские звёзды сжимались и разгорались белыми холодными лучами настоящих небесных глаз. Ребус встал на землю своей недействительности, спокойно глядя на кровоточащие пальцы.
– Ложись, – сказала Равила, подходя к нему со скальпелем.
Ребус молча подчинился. Дитр без особых усилий схватил цепи, что так долго истязали его самого, и, свернув всю злобу в клубок, спустился к Равиле. Она приняла клубок из его рук, благодарно кивнув.
– Справишься с этим? – спросила Равила друга.
– Это обычное зло, которого много в любом человеке, – тихо ответил Ребус. – Просто одни за него держатся, а другие – утаивают от самих себя в самой глубине души. А чем я не другие?
5. Марши в пустоту
Ему оставалось лишь глупо наблюдать за тем, как Равила в лаборатории крепит стёкла в трубе из всемирно закалённой медицинской стали – Дитра она не подпустила, хоть он и просился помочь. Занимался рассвет, и отступившая мгла открыла жуткий вид с крыши, где он заводил манекена. На булыжнике в зловещем смирении лежали люди, едва не соприкасаясь друг с другом конечностями, они были похожи на рассыпанные спички.
– Они здесь теперь.
Вирцела, Эдтина племянница, забралась на крышу в поисках кота. Ей было н евдомек, что Паук улёгся на груди спящего под дурманом хозяина и греет заживающую душу.
– А где ты их ещё видела? – нахмурился Дитр, заводя манекен.
– На радиусе, где стекольщики, мы с Равилой туда ходили за стёклами, которые делают всё маленьким. Они там лежали, один даже меня схватил – но отпустил, а другие упрашивали Равилу лечь вместе с ними, но я её не отдала. И теперь они здесь. Как гулять по радиусу? Я хочу гулять!
Равила, покончив с трубой, нырнула в комнату к другу, измеряя ему пульс.
– Быстро отойдёт от дурмана, он потрясающе живуч, – шептала она, пряча присвоенный секундный хронометр.
Дитр, стараясь не потревожить кота, склонился над Рофоммом и поцеловал его в лоб, а Паук даже не зашипел. Эдта, спавшая с ним, приоткрыла глаза в полудрёме и протянула руку к Дитру, погладив его по лицу. Он поцеловал её в губы, и она снова зарылась под бок к бывшему мужу. – Ну начинается, – снисходительно буркнула Равила. Дитр хотел было спросить, что, по её мнению, начинается, но попридержал жёлчь – ему было неловко, чуть стыдно, тревожно в каком-то теплом предвкушении. – Сколько времени? Клес должен привезти его сестру через час, она уже оклемалась. Образец проклятия собрали в банку, чтобы я могла…
– Он сюда не доедет.
Дитр повёл её на крышу, Равила взяла с собой трубу. Она долго хмурилась, разглядывая заснувший Циркуляр и прислушиваясь к тишине.
– Дай мне прибор, – попросил Дитр. – Хочу посмотреть на них сверху.
– Только не лезь никуда, – предупредила Равила, и он кивнул.
Никогда ещё нездешний взор не был так лёгок и так тяжёл одновременно. Он не видел человеческих тел, потому что не было тел там, куда смотрело всё его существо. А видел он лишь неподъёмные скопления тьмы, которые грузами сплющили то, что одушевляло людей Технического Циркуляра. Грузы были твёрдыми, но вместе с тем пульсировали, как гигантские органы, раздуваясь и уменьшаясь в такт своему неживому дыханию. Их было невозможно сдвинуть, они угрожали выплюнуть очередную порцию мрака, если к ним приблизиться.
«Да кто мне только не угрожал», – подумал Дитр, стремясь своим существом к тёмным массам. Ближайшая к нему угрожающе заколыхалась, и где-то там его тело отяжелело, чуть не рухнув на руки Равиле.
Тьма была самой тяжёлой на свете всемирном, но она была твёрдой, а значит, хрупкой. И чем же бить её, думал он, перебирая собственные силы. Яростью, упрямством или жалостью? Чего боится груз весом более двух морских слонов, что жили на ледяном острове Южного Края планеты? «Всего тебя», – сказала Виалла, что теперь жила в нём растворившейся запредельной любовью.
Он не знал, на что теперь похож его кулак – была ли то полицейская рука мужчины или покрытая лёгкими шрамами ладонь кодировщицы котов, но такой сильной руки у него не было никогда. Он ударил по ближайшей массе гигантским кулаком, и тварь треснула. Брыкнувшись, она попыталась сопротивляться. В массе разверзлась круглая пасть с несколькими рядами серых зубов, юрким сполохом оттуда вырвался хищный язык, обхвативший его не-запястье как чудовищный браслет. Дитр дёрнул руку с такой силой, словно сущность его увеличилась вдруг в несколько раз, и вырвал язык с корнем. Жуткий орган начал разлагаться, опадая гнилыми комьями. Они превращались в чёрные лужицы и таяли, вся тварь разлагалась и таяла, а человек под ней шевелился, приходя в себя.
Дитр стоял на крыше с танцующим манекеном, он был высокий, выше всех на радиусе, он видел людей на десяток сотнешагов перед собой, не чувствуя глаз. Ладони у него стали такими огромными, что могли бы зачерпнуть целую горсть морских слонов, и он пальцами давил демонов, огрызавшихся на него многозубыми пастями. Его кусали за пальцы, но тёмный яд их отлетал от него, а раны затягивались сияющими шрамами.
И наконец он упал на колени, и железная труба выпала у него из рук, она непременно разбилась бы, не поймай её Равила.
– Я же сказала туда не лезть! – возмущённо причитала она, а люди один за другим поднимались с булыжника, оглядываясь друг на друга, и тишина огласилась их неловким дыханием и шорохом одежд.
Она еле дотащила его вниз и свалила на кровать около Эдты, как он и просил, хотя Равила сначала хотела привести его в гостевую комнату.
Он спал без кошмаров, едва не растеряв жизненные силы, но сон всё равно окрасился образами. Облака над его головой рассеивались, открывая сладко-жёлтое закатное небо, а женский силуэт на горизонте менял свои очертания с каждым порывом дыхания. Виалла тянула к нему руку с ласковой улыбкой, а когда он подошёл к ней, ветер закрыл её лицо волосами, которые не были волосами Виаллы, они были темны до синевы. «Спасибо», шептали у него над ухом чьи-то губы, и голос не был ни мужским, ни женским. Чьи-то руки обвили сзади его стан, и голова его наполнилась холодным и горьковатым запахом цветов, которых здесь не росло. Зыбкая фигура жены протягивала ему букет колокольчиков, лицо её менялось от ветра, словно было нарисовано дымом. Дитр уже не знал, кто перед ним, и букет в её руках уже был из огромных голубых астр, не было там колокольчиков.
Он вдыхал неведомый запах, а с лица Виаллы исчезали черты, растворяясь всемирной любовью, проникая в поры его лица. Фигура обратилась дымкой, а когда он глубоко вздохнул, вскрикнув во сне, руки сзади ещё крепче обняли его. Виаллы больше не было, ладони его обхватил своими тонкими кистями коленопреклонённый человек с чёрными волосами.
На небе более не было ни единого облака, лишь чье-то дыхание да гудение бражников над цветами заполняли его сон. Он бы всю жизнь там находился, потому что знал, зачем снятся сны, но не знал, где у них начало, а где растворяются они бессердечным утром и чьими-то поцелуями.
