– Зачем было убивать? – сказал товарищу человек с маской в руке.
– Устранять при совершении нарушения. Я видел, как он дал госпоже свой печатный мусор.
– Сначала допросить, а потом устранять! Отдайте брошюру, госпожа, – потребовал мужчина, и Равилу объяло чувство чужой власти, которое она с возмущением стряхнула. – Госпожа, прошу вас, это запрещено к печати.
– Чтение тоже является нарушением? – с апломбом спросила она, понимая, что поступает опрометчиво.
– Госпожа, вы сейчас ведёте себя очень опрометчиво, – сказал он, кивнув на труп, и протянул руку. – Мы избавим вас от лежащей и предстоящей проблем.
– Ну ладно, – буркнула она, отдавая им брошюрку.
– Спасибо, госпожа. А теперь вернитесь, пожалуйста, в дом. На радиусах опасно.
Каждый шаг по двору до входной двери, каждый вздох в атриуме шуршал по её мыслям сухим веником. Равила глубоко вздохнула, и от напряжения у неё заслезились глаза. «Я помню, я всё помню», – говорила она себе, не давая неведомой всемирной силе стереть недавнее событие из её памяти.
– Что случилось? – спросила Эдта, увидевшая, как Равила вытирает глаза воротом врачебной рубахи.
– Мужчина… мужчины… один и ещё двое… – пыталась выговорить она, а мысли не складывались в речь, роясь незримым беспорядком. – Что-то сделали, со мной сделали, я не могу…
– Нагнись, я тебя вычешу, – сказал вдруг детский голосок, и доктор упала на корточки, подставляя волосы и мысли падчерице. Резкая боль отрезвила её, и Равила вспомнила – человека в стеклянной маске, убийц и какую-то брошюрку. А Вирцела продолжала болтать, сжимая в пальцах колтун. – Дядя Берлар говорил, что они как доминионцы, их учат доминионцы, он сам их привёл.
– Да неужели? – протянула Эдта, переглянувшись с Равилой, которая поднялась на ноги и отряхивала брюки. – Берлар мало что говорит о своей работе.
– А где котик? – Вирцеле надоели проблемы взрослых.
– Отдыхает от тебя, – прошипела её тётка, которую беременность не сделала добрее к детям. – Иди к себе.
На Эдте было одно из тех потаскушечьих платьев, что носят дома гралейские жёны, – совершенно прозрачное, однослойное газовое платье из паучьего шёлка, под которое она ради Равилы надела сорочку. Платье не скрывало её едва округлившегося живота, на который Равила неустанно поглядывала. Это было странно, но Равила чувствовала её любовь, с которой Эдта изо всех сил боролась – животную, унизительную любовь.
– Ну и как ты это назовёшь? – осведомилась она. – Я бы дала имя, связанное с огнём, я знаю древнеирмитский, могу подыскать…
– Никак, отстань, – прошипела она, обняв себя за живот.
В гралейских семьях продолжению давал имя тот, кто на данный момент находился в большей опасности. В мирное время это была мать, в грозное – отец, ушедший на войну или в море. Зиромму «свободной госпожой» в письме с фронта назвал Урномм Ребус. А кто сейчас находился в большей опасности – это предстоит выяснить.
Равила призадумалась и крепко затянулась папиросой, наплевав на здоровье беременной дамы. В другом времени, в другой своей судьбе она достигла таких высот, о которых недавно и думать не смела. А здесь и сейчас была младшей женой в семье, старшим заместителем на работе, она всегда была какой-то второй – а между тем могла быть выше. В другой жизни с ней говорили на равных и справедливость, и война, и пустота, и даже само зло, воплощённое в том, кто так и не стал тогда её лучшим другом. Разве Дитр Парцес менял её судьбу, её время? Её он не трогал, Равила Лорца всё та же, так что же её останавливает?
– Посмотри в моё время, – она выдохнула облако дыма. – Мне надо наверх.
– Надо – иди, – Эдта резко подобрала прозрачную юбку и ринулась прочь, в глубины Дома-с-манекеном, который теперь без малейшего скрежета отмахивался от серости, где больше не летали птицы.
Мужчины были в столовой, Дитр сидел под капельницей, а Рофомм с ходу переводил другу статью из «Варфе рал турло» – «Крови на каждый день» – гралейской газеты, специализирующейся на криминальных новостях, которую он выписывал из самого Принципата:
– Шестьдесят восьмого дня был найден мёртвым Каддон да Нерцеи, работник цеха по производству такелажа. Работница… нет, эксперт общественной охраны… гвардии… Эксперт общественной гвардии определила, что смерть наступила в результате отравления ивой ядовитой, из которой производят костюм… наряд остова гоночных лодок, чтобы защитить корпус от морских вредителей. Каддон да Нерцеи, по всей осязаемости… по всей видимости, при установке «он-канфери»… Это такие железные кнуты, которыми держат мачту.
– Ахтерштаги, – подсказала Эдта.
– Да, верно. При установке ахтерштагов, по словам работника-господина, тьфу, цехового шефа, да Нерцеи имел обыкновение держаться зубами за корму, дабы продемонстрировать высокое качество своих зубов. Из раза в раз всё больше отравы ивы ядовитой поступало в его тело, и после очередной установки такелажа на лодке клиента да Нерцеи вернулся в цех и, почувствовав себя плохо, лёг отдохнуть и больше не поднялся. Мы скорбим об утрате человека с крепкими зубами и желаем, чтобы челюсть его продолжилась в телесном его детей и детей его детей, – он сложил газету и потянулся к стакану с отваром.
– Я читал как-то, что гралейцы живут в среднем меньше варков из-за их предрасположенности к идиотским смертям, – слабо вымолвил Парцес. Все силы всемирные из него высосали туман и Эдта.
Рофомм хмыкнул. Быть может, и он скоро умрёт по-идиотски. Цель, с которой пришёл он в мир телесный, – чистка. В другой его судьбе он возглавил чистку, стал ею, воплотился всемирной карой. Конфедерация сплотилась под угрозой его террора, когда он был сгоревшей тварью. Проржавевшая просвещённая бюрократия пала в огне, который разжёг Народный представитель. А теперь доктор, ремонтник душ человеческих, должен чистку закончить. Не он её начал – она ему не нужна. Туман ему надоел.
Туман плохо влиял на сестру, хотя в ней больше не было демона. Девочка выглядела какой-то совсем угловатой даже для её высокого роста и телосложения. Зиромма унаследовала от матери лицо сердечком, которое от горя заострилось вместе с тонкими гралейскими чертами, унаследованными от отца. Она обречённо водила щёткой по потускневшим кудрям, глядя в окно, а на коленях у неё лежали родительские черепа, рядом стояла урна с прахом Тейлы.
– Нет никакого толку в том, что мы сохраняем черепа, – глухо сказала она, увидев, что брат за ней наблюдает. – Я пыталась поговорить с посмертием мамы, я ничего не слышу. Наверное, я всемирно бестолковая. Или они просто не хотят со мной говорить.
– Конкретный единичный голос не будет говорить с тобой из всемирного посмертия – за исключением особо неприятных случаев, – он сел рядом и, забрав щётку, сам занялся её волосами. – Голоса и силы умерших сливаются в некую совокупность с собственной логикой, неподвластной телесному интеллекту. Поэтому мы не можем угадать, когда будет следующая чистка, где её очаг и так далее. Сейчас, когда заржавела Администрация… – он осёкся, вдруг поняв.
