– Хочешь мне сказать, – начал я, медленно и аккуратно произнося слова, вот-вот готовый последовать зову Наоми, – что с первого дня карантина станция имела связь с внешним миром и весь этот кошмар контролировался со стороны?
– Да, это так, и все здесь происходило по четкому приказу.
Я схватил его за одежду и ударил спиной о стену. Держа его поднятым над полом, прижимая к стене, я, словно зверь, готовлюсь разорвать его на части, чуть ли не зубами желая вцепится в его шею.
– Ты ведь даже не знаешь, зачем все это! – начал он кричать, пытаясь достучаться до разумной моей части. – Все это не ради любопытства, создания оружия или желания быть королями. Была найдена жизнь в одном из астероидов, которых до этого были сотни. Целая группа камней, часть которых удалось получить зондами, и в одном из них была обнаружена жизнь. Обычный на вид цветок в куске льда. Те, кто работал с ним, стали первыми жертвами: ведь это растение стало создавать свою атмосферу, выбрасывая в воздух споры, которые на людей влияют не лучшим образом, – тебе ли не знать как! Все пошло по наклонной, и когда неизвестную жизнь нашли еще в нескольких мелких астероидах, нам дали четкий приказ, – ему тяжело про это говорить, даже я вижу то, с какой болью и сожалением он рассказывает факты истории, – было поручено исследовать эту жизнь в реальном времени, в массах. Представь, что это случится в городе с населением в миллиард людей: какой будет хаос, по сравнению с которым Вектор – детский сад. Человечество должно быть готово к такому, иметь информацию, иметь противоядие и смело пожертвовать тысячами ради миллиардов.
Запись 90
Неизвестно почему, но теперь мы опять вдвоем, и я понимаю, что не особо и заметна разница после временного исчезновения Наоми.
– Почему я ничего не слышал про это до того, как прилетел сюда?
– Издеваешься! Такое бы никогда не разгласили. Особенно с учетом того, что делается ради изучения и создания вакцины против этой заразы. Ты много слышал про какие-либо вообще эксперименты, научные, медицинские, военные? Какой резонанс вызовет это у населения, узнай они обо всем, к тому же появится такая почва для военных противостояний, что лучше и не начинать.
– И все так разом согласились быть участниками и виновниками стольких смертей?
– Сначала все держалось в тайне. Для создания карантина были придуманы разные доводы и отговорки, но, так как все делалось в спешке, из-за просчетов все быстро пошло по швам. И тогда тех, кто принял поставленную задачу, осталось чуть меньше половины из всех работавших здесь. Когда находишься вдалеке от остального человечества, которое не способно понять данную угрозу, отношение к жертвам и цене жизни миллиардов меняется в более объективную сторону. Видишь не людей – видишь цифры.
– Остальные?
– Ну, Вектор они не покинули, – продолжил он через минуту раздумий. – Было предложено как альтернатива выделить небольшой блок, для изучения этой жизни и ее влияния на все, что мы знаем. Привезти сюда тайком смертников, отбросов общества – в общем, кого не жалко, но сложные дебаты о морали и нравственности провалились, не в последнюю очередь из-за времени, что все это могло занять. И забавно то, что ни я, ни даже Миранда не участвовали в этом. Мы лишь последние полтора года управляем всем, собирая по кускам то, что натворили те, кто был здесь.
– Поэтому вас так мало?
– Это долгая и драматичная история. Оглядываясь назад, я понимаю, что нам здесь было гораздо хуже, чем в карантине, в жилых секторах. Ведь там все просто: выживай или умри, да? А тут – среди нормальных людей, чья совесть и моральные принципы непредсказуемы и могут быть опаснее безумия, не говоря уже о том, что мы не сразу научились определять опасный штамм этого вируса.
Его слова – я верю им. Его лицо не лжет, он помнит все – и это сводит его с ума, а не зараза, витающая везде.
– Как ты умудрился встать у руля и почему тебя еще не посадили в пробирку? – спросил я у него.
Тобин явно устал, с каждым словом будто бы возвращается в прошлое, видя по новой известную трагедию, так что было ожидаемо, что вместо ответа он лишь скажет:
– Нам надо идти, если еще хотим прожить хоть день.
Причины, методы, побочные эффекты, а главное – следствие, которое извратило меня, и даже если принять его рассказ за чистую правду, точно ли я готов принять это как оправдание? Ведь именно понимание границ моральности делает животного человеком. Заставить себя простить все эти смерти, зная, что они спасли другие жизни, которых больше, чем можно представить, а проще говоря – все остальные. С первых часов на Векторе я попросту не понимал тех, кто виновен в данном инциденте, в этой трагедии. Я считал их худшими из всех и не мог представить оправдание такому, не мог принять, как такое могли одобрить, – а в итоге все так и оказалось. Много ли я принес пользы, сколько я сделал для спасения людей, неся месть и хаос в память погибшим? Разве я не погубил уже все созданное ради жизни людей, ведомый безумием? Видимо, единственное, что я могу сделать сейчас, – помочь Тобину вывезти антивирус, спасти его и всех людей, чтобы отплатить за свои грехи, созданные погрешностью этого исследования.
Мы двигаемся вперед, вглубь станции, не спеша и осторожно – в основном из-за того, что Тобин должен жить, только драться он толком не умеет, и я смело считаю его обузой, но ценной обузой. Пока мы прошли лишь один недлинный коридор, стараясь не привлекать внимание и, следовательно, толком не произносить слова, если это не необходимость. Да и цель сейчас – добраться до места хранения антидота, а не вести диалог, вдобавок лишний шум легко привлечет врагов. Я иду чуть впереди, чтобы принять на себя атаку, позволяя Тобину вовремя укрыться, хотя по большей части мы движемся равномерно, и каждый раз я вижу в его глазах слишком разные чувства. Иногда это страх, осторожность, а через секунду – чрезмерная самоуверенность и даже крупицы чистого спокойствия. И все это лишь доказывает мне то, что я ничего толком про него не знаю, что быстро приводит к простой мысли, которая для меня стала чем-то более привычным, чем даже все монстры. Каков шанс (если это уже не закономерность), что Тобин – всего лишь ошибка моего мышления, придуманная личность, созданная для отрицания одиночества? Я ведь тоже был уверен в существовании Нолана, тоже верил его словам, которые на самом деле не покидали пределы моей головы. Скорей всего, Наоми сейчас ликует, танцуя на могиле моей рациональности в знак власти надо мной: ведь это тот самый последний шаг, когда перестаешь верить в существование реальных людей. Кусочек света виден лишь во тьме, и поэтому, когда позволишь ей окутать себя, уверенность, что ты не пропустишь мимолетное явление яркости, придает сил. Понимая законы тьмы и света, которые совсем не те, что описаны в философии или психологии, легко соглашаешься насладиться щепоткой счастья, изредка появляющейся, когда ты окутан мраком: ведь знаешь, что именно она не обманет, а сыграет истинную для нее роль без обмана и притворства. И что же может быть проще, чем внедрение данной идеологии, что все это – вымысел, который при положительном принятии дарит нечто большее, чем покой? Это словно одобрение собственных законов добра и зла, после которого эта граница исчезает, показывая всю синхронность и параллельность каждой секунды, где тебе легко достается место наблюдателя красоты бытия.
