– Я должен знать, что ты меня слышишь и понимаешь. Я ничего не сделаю, если ты не подашь признаков жизни! – Это была ложь, но она могла сработать.
– Голоса не проходят… – Появилось движение, кое-как с трудом он сел на край спального места, голова свисала вниз, спина горбилась, руки все так же прижимал к груди, казалось, вот-вот – и упадет вниз. – По…мммм…оги… они не уттт… утихают…
– Я помогу. Но сначала я усыплю тебя, чтобы снять костюм и провести полный осмотр, после чего мы поймем степень твоего заражения и начнем лечение. Ты не должен сейчас бояться, я твой друг, помнишь это? Я передам тебе усыпляющее, чтобы стало легче, используй его.
Горди медленно кивал головой, вновь сгорбившись. Стас искренне надеялся на остатки разума Горди: все же если он попытается обмануть его или не примет транквилизатор, то придется через силовой метод нейтрализовать – да, именно пациента, подчеркивал он этот статус в голове. Более ничего так и не сказав, он вышел из зоны камер и повернул налево, к складам, прямо напротив хирургической. Внутри склада он сразу же подошел к нужной полке слева от входа, задумываясь заодно о том, чтобы самому себе взять что посильнее: а то он даже не понимает, то ли голоден, то ли попросту не хватает сил. Наверное, опять пробивается трезвая мысль, стоит взять перерыв. Кросс сможет приглядеть за всем, пока Стас поспит хоть пару часов, – идея вполне хорошая, но до нее надо добраться. Встряхивая головой, он подошел к двери и нажал на панель, но створки не разошлись. Он уже подумал об окончательной потере внимания, решив уж со второго раза попасть по сенсорной кнопке, но та не реагировала. На экране высветилась надпись «дверь заблокирована».
56
На него давят стены, словно гигантская рука пытается смять все косточки, превратив тело в комок никому не нужного мяса. Борьба идет с трудом, приходится кидаться из стороны в сторону, порой натыкаясь на преграду из твердого материала и получая в ответ лишь усугубление состояния. Тело болит так сильно, что хочется уже наконец-то отдаться в полную власть мучителя и закончить этот ужас. Ибо сама смерть с каждой секундой вступает в симбиоз со спасением от страданий, а значит, подойдет не меньше любого исхода. Кожа словно горит, хочется содрать ее с себя, сделав хотя бы один приятный глоток воздуха. Он старается стоять на ногах прямо, но это немыслимо трудно из-за невозможности держать оказываемое невидимыми силами давление. А ведь так, кажется, легко просто упасть на колени и… проиграть, сдаться, затеряться в пустоте. В этом состоит главное упрямство – не исчезнуть окончательно, хотя мир и так настолько огромный, что в соотношении он имеет самое малое значение. Но все же именно борьба доказывает его существование.
С немыслимым усилием он пытается вспомнить тот упущенный момент его прибытия сюда, в это одинокое место. Дается подобное с трудом – не только из-за незнания контекста, но и попросту из-за непонимания главного: эти знания забыты специально – или их отнял мучитель. Но вскоре даже этот вопрос отпадает: все-таки, раз наступил необъяснимый спад внимания к истязаниям, необходимо в этот промежуток перед следующей волной понять, можно ли как-то все прекратить. Раньше преграды были вокруг – ныне он вдруг не уперся в одну из стен, а пробрался дальше, сразу же упав на пол от неожиданности. В глазах все плыло, осознать, точно ли ему довелось покинуть стены, а не повестись на игру разума, было невозможно, но что-то необъяснимое и неуловимое дало понять смену декораций. Чувствуя всем телом все еще распаленный жар, ему хочется выбить из самого себя… что же… Злость? Обиду, может быть, отчаяние от безысходности? Он не находит ориентиров, но точно знает: надзиратель черпает силы изнутри него, превращая мир вокруг в настоящий пресс. Как же прекратить это, как избавиться от демона?..
Блуждая в пространстве, надеясь заодно найти некое место, где влияние на него будет оказываться меньшее, уже предчувствуя надвигающийся повторный процесс уничтожения его разума и тела, он вдруг увидел преграду, за которой находился. Понять было трудно, но то создание являлось либо частью мучителя, либо же его соратником, может быть, смотрителем, докладывающим о местоположении сбежавшего от пыток… Пробираясь сквозь паутину болезненных мыслей, попутно отбиваясь от волн физической боли, ему все же удается связать это существо с причиной своих мучений. Оно, чьего лица он не видит, виновато… в чем-то очень плохом и непростительном даже, но виновато точно! Он цепляется за это чувство и мысль, как за вытягивающий его из бездны канат.
Не находя себе места, глаза так и ищут, будто бы вот-вот все было, но куда-то запропастилось, оставив его одного в этом ужасном мире. А ведь только что, вот секунду назад, он видел ее… Она… она… это его любимая, единственная. Это возродившаяся истина пронзила его насквозь самыми странными чувствами в жизни, дав все силы окончательно оттолкнуть от себя влияние разгневанного от утраты действующей плетки мучителя. Но только теперь, получив свободу от одного, ему придется разобраться с другим. Монстр перед ним, в темноте, одинокий, но опасный не менее предыдущего противника, которому было слишком много проигрышей. Так что более он не позволит дать слабину, не даст кому-то властвовать над ним, особенно безнаказанно.
Но победит ли он монстра так, как желает? Получив в награду то, что тот не дает ему по праву, – жизнь. Путь к ней, его любимой, таится за плечами противника – или же все обстоит несколько иначе? Ему трудно формировать мысль, страх невозможности вновь обрести те самые чувства вынуждает мешкать и сомневаться… Возможно, она сейчас также одна, нуждается в спасении от тех же злых и безжалостных рук, ранее не дающих ему никакого послабления, кроме уничтожения самой его сущности. Он вновь плачет, представляя, как она страдает не меньше его, моля о помощи, мечтая о спасении. А он здесь, даже не знает, в каком направлении следовать, не говоря уже о том, чтобы пробраться к ней минуя… ВОТ ОНО!
Все раскрывается перед глазами, ведь он смог выбраться за декорации той безумной игры, где у него толком не было шанса на милость, лишь исполнение всех безумных желаний этого маньяка. Теперь он видит всю изнанку того ненавистного мира, ибо встал в один ряд со всеми, только в отличие от них смог сохранить человечность. Ведь наконец-то открылась главная тайна: что же то было за слово – любовь. Или он уже знал его? А, не важно, решает он, видя перед собой того, кто во всем виноват. Пора освободить ее, где бы она ни была, но он сделает это – и тогда, лишь после победы, сможет обрести с ней единство, спасши от худшего. Потому что иначе он не может: такова уж любовь, не его ли дальнейшие действия служат доказательством искренности?
Наконец-то он перестал чувствовать себя жертвой, наконец-то он сможет сделать то, что эти создания делали с ним и ныне делают с его любимой, лишая его возможности быть с ней. Именно из-за этого получается подобраться со спины, совершенно незаметно для любых глаз и ушей, так, будто бы он и есть один из этих истязателей. Только он не такой, нет, нет, нет, не такой! Его цель – спасать, а не наслаждаться болью. Хотя та боль, что приходит от чувств к ней и дает наслаждение… Нет, нет, нет, эти чувства приятны лишь потому, что тесно связаны с прекрасным, и ради чистоты этого прекрасного он убьет этого монстра. Даже не просто убьет, а уничтожит, чтобы никому и никогда более это создание не принесло вреда. «Никому и никогда, – повторяет он себе вновь, начав наносить удары кулаками, – никому и никогда!»
