Когда он только оказался в будущем, чуть поняв и приняв истинное окружение, любая мысль, связанная с возвращением обратно, была более чем нежеланной. Ведь какой смысл возвращаться в каменный век, находясь в мире, где ему доступны любые знания и возможности изучать, развиваться и расширять границы мироздания, думал он каждый день, заставляя себя не терять ни дня на что‑то лишнее. Возможно, так бы у него и вышло, и никогда бы мир так и не узнал, что же случилось с Бенджамином Хиллом, но он встретил Людвига. Поведав ему всю известную историю, тем самым выведя Бенджамина из‑за, как после он понял, несколько опьяняющего состояния от перенасыщения знаниями и возможностями того мира. Чего только стоят космические перелеты, думал Бенджамин, и, пожалуй, по ним он скучает больше всего. Но главное, как человек, получивший самое ценное – знания – он более не мог просто оставить прошлое в покое, забыть, жить дальше и воспринимать историю такой, какая она и есть для всех живых существ, а именно – прошедшей. Затея Людвига дала ему цель, дала новое предназначение, позволяющее реализовать все его знания, ум и потенциал. И вот он все думает, как бы сложились события последних двух недель, прими Кристофер все как должное, не совершая страшный поступок? Вариантов много, но кое‑что не давало ему уверовать в неправильность конечного исхода. События привели его к пониманию, а, точнее, говорил он себе, доказательству, его связи с человечеством, которую думал он, потерял навсегда. Череда печальных событий зародила в нем чувства, которые, на удивление, и это с его‑то опытом и знаниями, почему‑то даруют ему большую уверенность в правильности событий. Чувство, возникающее при одной лишь мысли о ней.
– Здравствуй, Майя.
– Бенджамин, – сказала она несколько холодно, сидя за небольшим столом, прямо на краю смотровой площадки, расположенной на крыше здания, высотой всего в тридцать этажей. Вид открывался на плотно застроенные высотки, уходящие далеко вверх и закрывающие солнце в любое время дня, из‑за чего было много освещения на фасадах домов, как в формате рекламы, так в виде и специальных, вертикальных и горизонтальных ламп. Между зданиями, выстроенными примерно в одном строгом стиле, ничего не было, лишь большая площадь для пешеходов, где не было места никакому транспорту.
– Итан придет? Я не общался с ним с того момента…
– Нет, у него сейчас долгое принятие бремени, которое вы с Людвигом повесили на него, – поняв, как строго, даже осуждающе звучала, она решила сразу добавить, – ему нужно время, не дави на него, сам объявится.
Бенджамин сел слева от нее, чувствуя ее недовольство, которое было видно невооружённым взглядом. Над всей площадкой была прозрачная крыша, откуда открывался вид на весь город.
– Одна из причин, остаться здесь – это желание помочь ему… помочь тебе, – она молчала, – я в таком же положении, как и все, даже более сложном, потому что ответственность…
– Да, в этом я согласна, ответственность на тебе большая, – перебила его Майя.
– Скажи, пожалуйста, ты злишься на меня за что‑то конкретное?
Резко взглянув на него, она тотчас была готова то ли ударить его, то ли что‑то прокричать, но сдержала себя, и, вернувшись наизготовку, сказала:
– Откуда мне знать, что ты не поступишь так же и со мной, как с Кристофером?
– Моего слова недостаточно? – Постарался Бенджамин произнести с акцентом на его пророческие знания о будущем, тем самым смягчив серьезный настрой Майи, но вышло безуспешно, даже глупо.
– Тот факт, что ты сохраняешь чувство юмора, после всего пережитого, нисколько не помогает, даже, знаешь ли, наоборот, пугает!
– Я… Я знаю, почему ты так думаешь и так говоришь, – сменив тон на более спокойный, явно проявив определенную заботу, Бенджамин начал размеренно, – не смею тебя осуждать, даже наоборот, рад такой реакции, она показывает в тебе – тебя, – она взглянула на него уже с любопытством, а он продолжил, – не лишенную эмпатии, ответственную, знающую ставки и принимающая последствия такими, какие они есть. В тебе нет фальши, ты честна сама с собой, и открыто выражаешь все то, что считаешь неправильным, и это – черты характера, которые мне нравятся.
Она смотрела на него, испытывая, на удивление для себя, уважение к этому человеку. Обычно если не получалось нащупать доверие к тому, о ком она думает или рядом с кем находится, то сильного разочарования никогда не чувствовала, но это был не обычный случай.
– Ты не ответил на мой вопрос, – почему‑то с трудом сказала Майя. Бенджамин слегка кивнул, признавая свою вину в уклонении от ответа.
– Его семья погибла в авиакатастрофе. Они были всем для него. Я так и не узнал их, мы познакомились чуть позже. Кристофер… Кристофер ушел в работу, настолько, насколько это возможно. Так получилось, что мой проект стал для него чуть ли не спасением, – Майя нахмурила брови, Бенджамин чуть промедлив, продолжил, – шансы создать работающую машину времени, дверь, да хотя бы окно в другое время, были настолько ничтожны, что само ЦРТ с трудом верило в проект. А Кристофер, увидев мой фанатизм, мое практически помешательство, из‑за которого я не видел ничего вокруг, позволил этому заглушить боль от потери. То, что я считал целью жизни – для него стало спасением от бессмысленной рутины, от боли, от желания… от желания покинуть этот мир, в надежде встретиться с родными в другом мире, – Бенджамину было трудно говорить последнее, Майя видела это, и от новой информации, вся картина обсуждаемых событий, приобрела несколько иной окрас.
– Кто‑нибудь знал про это? Кто‑нибудь, кроме тебя?
– Не знаю. На работе никаких проблем не было, сомневаюсь, что начальство знало, но, возможно, психотерапевт, хотя это уже не важно. Важно то, как все перестало для него иметь значение, когда я смог завершить проект. Думаю, не сделай я того… я все напоминаю себе, насколько он сам был готов к такому, и все же это было вопросом времени…
– Если ты так уверен, то почему не заставил его обратиться за помощью? Не обязательно было идти на поводу его слабостей.
– Для него это была не слабость, – неожиданно для нее прозвучал ответ, – я отлично знал этого человека, и, поверь, было много раз, когда я думал что‑то сделать, но каждый из них ему удавалось убедить меня в том, как ему тяжело и как он мечтает о том, чтобы оказаться с ними. Это не было каким‑то безумием в его устах, он всегда был рационален и трезв, настолько, насколько можно быть… А я пренебрегал его редкими, но все же мыслями на этот счет, теперь я это понимаю. Но также я понимаю, какого это – не желать жить дальше, если все оставшееся для тебя – это борьба за то, что на самом деле уже не важно. Он давно устал, я знаю это, как никто другой. Стоило мне раньше понять, насколько приход Людвига может пошатнуть его психику, дав толчок решению… знаешь, я ведь не горюю о том, что я убил, я горюю о том, что его больше нет. Это так странно, как будто бы он просто умер, и я тут не при чем…
Майя ничего не сказала. Взглянув на Бенджамина, она почувствовала в нем ту же боль и скорбь, которые ощущала сама. Она взяла его за руку.
